Колыбельная для Волчонка - Знаменская Алина

— Ну что ж. Это интересно, — сказала Ирина и повернулась к мальчику. — А ты что скажешь?

— Хочу чаю! — с готовностью выпалил Антошка.

Свечников не верил своим ушам. Она опять согласилась!

В душе немедленно проснулся Свечников-второй: «А ты, лентяй, вчера не вынес мусор…»

«Заткнись!» — бросил ему Сергей, открывая дверцу перед Ириной и помогая выбраться Антошке.

От волнения он не сразу справился с замком, открывая дверь квартиры. В прихожей споткнулся о собственные ботинки. Наконец включил свет и пригласил гостей в свою «берлогу».

Ирина, не скрывая любопытства, вступила на его территорию. Ведь жилье говорит о хозяине так много. Квартира его, однокомнатная, с аркой, казалась довольно просторной. Может быть, оттого, что не была чересчур загромождена вещами, а может, оттого, что довольно умно была поделена на зоны. Прихожую от комнаты отделяли два прозрачных стеллажа. В каждой ячейке стеллажа находилась небольшая вещица, вроде статуэтки. Вероятно, память о тех городах, где он бывал.

В глубине за дверью Ирина увидела лежанку. Не кровать, не разобранный диван, а именно лежанку, застеленную клетчатым пледом. Темная, пожалуй, черная стенка забита книгами и видеокассетами. Два глубоких кожаных кресла, ковер в ярких ромбах на полу и большой телевизор, тоже на полу. Вообще в этой комнате появилось желание сесть на пол. Ирина поискала причину странного желания и не нашла.

Свечников поставил в видеоприставку кассету с мультиками и позвал Антошку в ванную — помыть руки. Ирина заглянула на кухню. Здесь царили светло-серый пластик и металл. Дневной свет над разделочным столом. Черный кафель на полу. Со вкусом, но слишком по-мужски. Тут не было женской руки, это очевидно. Это квартира одинокого волка. Ирина улыбнулась своим мыслям и вернулась в комнату. Сын сидел на полу перед телевизором на маленькой подушечке и не отрываясь следил за приключениями Маугли.

Так вот откуда это странное ощущение: возле кресла были разбросаны небольшие подушечки. Ирина не долго думая устроилась рядом с сыном.

«Почему мне так спокойно? — вопрошала она себя и сама себе отвечала: — Потому, что я люблю…»

Потом они сидели на кухне и пили чай. Антошка таскал из вазы шоколадные конфеты и удивлялся: почему сегодня мама не вспоминает про диатез?

Ирина сидела напротив Свечникова и кожей чувствовала его взгляд. Наконец она решилась поднять глаза и прочитала его мысли. Он не отвел свой взгляд. Это был молчаливый диалог, ведь слова никогда не выразят так много, как взгляды.

«Попробуй поверить мне», — предлагал Сергей.

«Хочу и не могу», — молча отвечала Ирина.

«Но почему?»

«Ты для меня неоткрытая планета. Мир, полный тайн и опасностей».

«Так открой меня. Вот я весь перед тобой как на ладони».

— Думаю, нам пора, — прервала Ирина молчаливый разговор. — У тебя очень уютно, Сережа. Но… уже действительно поздно.

Он покорно поднялся.

— Я сам помою чашки! — заявил мальчик, подставляя к раковине табуретку.

Свечников молча взял Ирину за руку и повел в комнату. Так же молча выдвинул ящичек в стенке и что-то достал оттуда.

— Опять какие-то сюрпризы? — улыбнулась Ирина.

Она заметила, что Свечников очень волнуется. Она видела его всяким — злым, ироничным, язвительным, нежным. Но всегда он был очень уверен в себе. Ей казалось — чересчур. Сейчас же она уловила в нем непонятное волнение и запаниковала. Что, если он сейчас потребует от нее решительного ответа? Но она не готова, она ничего не знает еще…

— Вот, — помялся Свечников. Ирина увидела на его ладони черную бархатную коробочку. — Я собирался отдать тебе это еще тогда, в «Озерках». Но ты уехала. И это валялось у меня в шкафу, я и забыл. Только ничего не говори! Не отказывайся, пожалуйста, — почти вскрикнул он, увидев, что Ирина уже открыла рот, чтобы возразить.

Ирина взяла в руки коробочку. Там лежали две изящные золотые сережки, сверкая бриллиантовыми крошками.

— Не знаю, что и сказать, — призналась она.

— Ничего не говори, — шепнул Свечников. — Я благодарен судьбе, что пришел тогда в бар и что Вовка напился и его не было со мной в тот вечер. И что ты была такая смелая…

Свечников стоял совсем рядом, не касаясь Ирины руками, но ей казалось, что сами слова его осязаемы, что они скатываются с плеч, бегут по рукам и спине, парализуя волю. Ее словно сковало теплым и сладким сном — она не могла пошевелиться. Звон разбитой посуды на кухне вывел их из оцепенения.

— На счастье, — улыбнулся Свечников, не шевелясь.

Антошка вбежал в комнату, растерянно хлопая ресницами.

— Папа! Я твою чашку разбил, — пропищал он, готовый заплакать.

Свечников подхватил его сильными руками и закружил по комнате.

— Повтори, Антошка! — завопил он, не выпуская мальчика из рук.

— Я чашку разбил твою синюю! — уже совсем весело повторил Антошка, сообразив, что в случае с чашкой полагается радоваться, а не наоборот. Ведь взрослые лучше знают. Вот его папа взрослый, а как обрадовался, что сын чашку разбил.

Свечников расцеловал его в обе щеки и наконец поставил на пол.

Ирина ушла на кухню. Свечников прислушался. Кажется, она выметала осколки…

По дороге домой Антошка уснул в машине, пришлось нести его на руках.

Свечников пронес мальчика в детскую и уложил в кроватку. Они молча раздели его. Так же молча Ирина проводила Сергея до двери.

— Ну, я пойду… — пробормотал он полувопросительно.

Ирина кивнула, не поднимая глаз.

— Спокойной ночи! — И прежде чем она успела ответить, он прикрыл за собой дверь. Щелкнул замок.

Ирина прислонилась спиной к обитой дерматином двери. Так она стояла, пока не стихли его шаги в подъезде.

Он был сегодня не таким, как всегда. А если бы он сказал, что останется? Ирина и боялась этого, и хотела.

До последней минуты. До того момента, когда затих звук шагов в недрах подъезда. Но он ни на чем не настаивал. Ни о чем не просил.

Ирина долго стояла под душем, пытаясь успокоить яростно колотившееся сердце, затем закуталась в теплый халат и прошла в спальню. У шифоньера стояла синяя сумка с его вещами. Ирина медленно расстегнула ее и достала белый джемпер. Она поднесла его к лицу, вдохнула его аромат и зажмурилась. Она двигалась как во сне. Вот на постель легла его фланелевая рубашка в красно-синюю клетку. Наверное, он ходит в ней дома… Бритва в кожаном футляре. Как опьяняюще пахнет кожей… Она положила эти вещи на кровать и легла рядом. Провела ладонью по мягкой шерсти свитера, погладила теплую байку рубашки. Пальцем проследила все выступы на кожаном футляре. Какая сладкая и невыносимая мука! Она мучительно хотела, чтобы он был рядом. Тело не хотело слушать доводов рассудка.

Ирина долго ворочалась в постели, пытаясь заснуть, а потом ей снился бесконечный, столько раз виденный сон: она и Свечников на берегу. Они любили друг друга, а волны с шумом набегали, но не доставали до них, откатываясь назад в море.

Город вымер, как по мановению волшебной палочки злого волшебника: отшумел сезон, и корпуса санаториев опустели. Улицы зияли своей откровенной безлюдностью — странной и неправдоподобно унылой для этого края.

«Когда такое было? Раньше, когда я только начинала здесь работать?» — думала Лизавета, шагая за Полиной в детский сад. Раньше здесь такого не бывало. Конечно, лето с зимой не сравнить. Летом город просто кишит отдыхающими — и организованными, с путевками, и, конечно, дикарями. Но зимой здесь тоже был народ. Ну а уж осенью санатории не пустели никогда. Последние годы осенний и зимний город вызывал в Лизавете чувство душевного дискомфорта. Она начинала ощущать себя на обочине. Будто жизнь где-то бьет ключом, что-то происходит важное и интересное, а она, Лизавета, по каким-то обстоятельствам отлучена от всего этого и заперта в пустом, почти безмолвном месте. В это время года ей всегда хотелось уехать. Вернуться в город своей юности, слиться с толпой на главной улице и спешить куда-то, прикрывшись от дождя зонтом. Но вернуться было некуда. Впрочем, жаловаться не приходится — она ведь сама сожгла все мосты.

Лиза ушла из дома еще на первом курсе института, когда мать вышла замуж, едва схоронив отца. Новый муж матери был всего на семь лет старше Лизаветы, и мать встречалась с ним еще тогда, когда отец был жив. Смириться и простить Лизавета не смогла, как не смогла потом простить Леву, так глупо и нелепо исковеркавшего ее и свою жизнь.

Он сидел на полу, на пороге ее комнаты в общаге, и плакал. Просил простить его и клялся развестись с Наташей.

— Только не уезжай!

Но, она молча сидела на чемодане, сжав зубы и отвернувшись к окну. Ее предали два самых близких человека, и у нее не было сил простить. Обида была сильнее. Обида гнала ее прочь из этого города, прочь, на край света, где она обязательно, всем назло, будет счастлива, любима, где можно начать все заново и не вспоминать.