Марта Квест - Лессинг Дорис Мей

Марте хотелось, чтобы Донаван ушел, ибо она знала, что скоро ей придется вернуться к реальной жизни, придется выполнять его желания. Ведь она, безусловно, пойдет сегодня вечером на танцы и еще задолго до назначенного часа начнет хлопотать и волноваться. При мысли о том, сколько ей предстоит потрудиться, чтобы принять другой облик, Марта опять почувствовала усталость и сердито сказала Донавану:

— Кому нужна эта возня? Не все ли равно, как я буду выглядеть?

Он не ответил, и она посмотрела на него через плечо, уверенная, что на лице его будет написано: «Опять эти женские штучки!» Но нет, она прочла на нем: «Вот кокетка!» Это, видимо, выводило его из себя.

— Ну, знаешь ли, Мэтти! — сказал он. И добавил: — Поди сюда, пора приниматься за дело.

Она нехотя подошла к нему.

— Снимай платье, Мэтти, — сказал он. — Только, пожалуйста, без визготни. Меня это утомляет.

Марта медленно снимала платье — она впервые раздевалась перед мужчиной — и от души желала, чтобы это не казалось ей таким пустяком. Она осталась в одних трусах, и Донаван принялся внимательно осматривать ее плечи и грудь — он даже протянул руку и медленно повернул Марту, чтобы осмотреть спину.

— Отлично, — одобрительно сказал он, прищурившись с видом знатока.

Затем он подвел ее к зеркалу, заставил поднять руки и осторожно надел на нее белое платье из простой ткани, которое она сшила себе для вечеринки у ван Ренсбергов.

— Из этого определенно можно кое-что сделать, Мэтти, но ты должна всецело отдать себя в мои руки. Платье премилое, только мало ведь быть миленькой. — Он опустился на колени у ее ног и расправил юбку: из зеркала на Марту глядела бледная, усталая, растрепанная девушка. — Посмотри теперь на себя, — сказал Донаван. — Видишь разницу?

Марта увидела, что платье ее стало очень похоже на то ярко-синее, которое ей так хотелось купить; сейчас это было типичное вечернее платье, если можно назвать «типичным» нечто столь многообразное по форме, хотя почти у всех вечерних платьев узкий, облегающий лиф и широкая юбка. Только синее платье было из чудесного материала, и оно очень красиво расшито сверкающими бусинками, а плечи чуть прикрыты легким газом. Несмотря на все возражения Донавана, Марте по-прежнему хотелось иметь его, и тем не менее она покорно разрешала одевать себя так, как никогда не оделась бы девушка, способная носить то легкое, воздушное одеяние.

Донаван снова опустился перед ней на колени и принялся трудиться над белым платьем. Он всецело ушел в свою работу, а Марта, точно манекен, лишь послушно поворачивалась, повинуясь приказанию его рук. Без малейшего смущения она позволила ему обтянуть ей груди материей и даже слегка приподнять их рукой, чтобы на них красивее лежали складки, которыми он хотел подчеркнуть фигуру Марты.

В дверь снова постучали, и вошла миссис Ганн с большим пакетом в руках. Она с трудом дышала, мокрые пряди волос падали ей на лицо; призвав на помощь всю свою выдержку, она спокойно посмотрела на молодого человека, копошившегося у ног девушки, и заметила:

— О господи, да это просто ужас какой-то, — но относилось это не к нему, а к жаре. — Не удивлюсь, если пойдет дождь, — уже выходя, добавила она.

И в самом деле — в нависших облаках погромыхивало.

Марта опустила взгляд на темную голову Донавана, обычно такую гладкую и прилизанную. Прядь прямых жестких волос отделилась и упала ему на лоб, и почему-то эта жесткая прямая прядь показалась Марте отвратительной — так же как и лоб, красноватый, с крупными порами, мокрый от пота. Около пробора виднелись хлопья перхоти, а сам пробор был мертвенно-белый, точно живот у рыбы. Марта нетерпеливо задвигалась под руками Донавана и лишь с трудом овладела собой, когда он сказал:

— Послушай, Мэтти, приходится страдать, чтобы быть красивой. Так что будь паинькой.

Как все это ей надоело, подумала Марта и, отведя взгляд в сторону, увидела на кровати пакет. Книги. Она осторожно перегнулась, намереваясь подтянуть их к себе.

— Всему свое место и время, Мэтти, — одернул ее Донаван.

И она покорно застыла на месте.

— Какие книги ты выписала? — спросил он.

— Право, не знаю, что они там прислали, — уклончиво ответила она, считая, что в эту область, уж во всяком случае, не следует его впускать.

— Почему ты не расставишь их на какой-нибудь красивой полке или в шкафу, чтобы, когда к тебе приходят люди, они могли полюбоваться ими? К чему тебе книги, если ты держишь их под кроватью? Ведь ты же умная девушка, Мэтти, а рассуждаешь как мещанка. Однако, если бы ты постаралась, ты могла бы блистать, да еще как.

Марта скорчила ироническую гримасу, но он не видел ее.

— Возьми хотя бы Рут Мэннерс. Она ездила на родину в Англию со своей матерью. Сейчас вернулась, и ее прямо не узнать, такая стала умница. Она там ходила по театрам, картинным галереям, ну, словом, везде и всюду. Поглядеть на нее — ни дать ни взять с Норс-авеню… повернись-ка, Мэтти, бедро повыше… Вот так. Ты немного сутулишься, но не так, как надо, а ведь у женщин, знаешь ли, бывает очень приятная сутулость, если делать это умело. Так вот, Рут стала просто неузнаваемой. У тебя, правда, нет богатой мамы, которая могла бы наряжать тебя, но ты много читала, а вот подать себя как следует не умеешь… Прежде всего ты должна научиться стоять: подбери зад, выставь вперед бедра, а плечи опусти, но так, чтобы груди стояли торчком, — вот, вот, правильно.

Он поднялся с колен и встал против нее: одной рукой надавил ей на поясницу, а другой пригнул плечи — и грудь ее выгнулась, едва не касаясь его груди. Его взгляд, устремленный на нее из-под нахмуренных бровей, встретился с ее злым взглядом — Донаван тут же убрал руки, а его красивое, блестевшее от пота и напряжения лицо, сейчас почему-то огрубевшее и отекшее, медленно залилось краской.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он, стараясь сохранить любезный тон. — Ну хорошо, обещаю, что буду ухаживать за тобой по-настоящему, но только не сейчас. — Он взглянул на ручные часы и снова стал самим собой. — А теперь ложись спать: выглядишь ты в самом деле ужасно. Я приду в шесть, чтобы одеть тебя. В пять ты должна принять ванну, но только не трогай волосы: я сам тебя причешу.

И, весело помахав рукой, он поспешно вышел из комнаты, а Марта покорно легла в постель, вздрагивая от отвращения к нему и от взрывов истерического хохота.

Она так и не уснула. Вскоре она поднялась, наполнила ванну и легла — она лежала, пока вода не остыла, прислушиваясь к тому, как потрескивает, коробясь от жары, железная крыша, как кряхтит и вздыхает на веранде миссис Ганн, как грохочет и рычит, точно зверь, далекий гром. Затем Марта занялась изучением собственного тела: можно ли про нее сказать, что она «длинноногая, тонкая, стройная», — впрочем, так трудно представить себя иною, чем ты есть, когда ты нагая. И Марта вскоре с искренним восхищением стала любоваться собой. Ноги ее, округлые и гладкие, мягко покачивались в воде, бедра казались двумя пухлыми блестящими рыбами; она брала пригоршнями воду и лила ее на свой белый живот, а потом следила, как капли, точно неграненые драгоценные камни, скатывались на пупок и застывали там дрожащим серебристым шариком. Она лежала совсем неподвижно, и самовлюбленный взор подсказывал ей, что тело ее совершенно; тут Марта вспомнила о вздыхающей потной миссис Ганн и почувствовала острую радость от сознания, что она не такая; вспомнила безобразный шрам на животе матери и дала зарок, что ее тело никогда, никогда не будет изуродовано таким шрамом; вспомнила ноги миссис ван Ренсберг и с нежностью провела рукой по своим гладким загорелым ногам, словно желая еще раз убедиться, что ноги у нее хорошие, чудесные и ничего с ними не случится.

Несколько тяжелых капель, точно камешки, ударили по железной крыше; ветер завыл, взвихрил пыль с дождем; ударил гром, и дождь опустился стальною сеткой. Настроение у Марты сразу улучшилось, точно взмыл воздушный змей, и она запела во весь голос; сквозь грохот грома, плеск дождя и бульканье воды в ванне до нее донесся голос миссис Ганн, замурлыкавшей от радости, словно она возносила благодарность богу дождя. Марта вышла из ванны: угнетенного состояния как не бывало — его как будто смыло вместе с водой из ванны; на задней веранде сидели миссис Ганн и ее дочь и пили чай — лица у обеих были ясные, добрые, улыбающиеся. Марта остановилась у стола в своем красном халате и стала вместе с ними пить чай; они болтали, следя за тем, как дождь ударяет блестящими дротиками в зеленую выцветшую кисею от москитов; раздражение, которое они испытывали в первую половину дня, бесследно исчезло, и сейчас даже казалось смешным за него извиняться. Миссис Ганн обняла Марту за талию.

— Ах ты, моя девочка, ах ты, моя доченька, — приговаривала она. — Теперь ты будешь моей дочкой, раз родная дочь ушла от меня.