Прага - Филлипс Артур

— Так ты любишь Марию?

— Прямо зачин из «Вестсайдской истории».

Дети бегают и толкаются, отнимая друг у друга мяч.

— А с родителями познакомился?

— Джон, ты издеваешься? Мы, по сути дела, только сошлись, так? И хватит об этом.

Пнул, промазал, упал, морщась, схватился за колено, поднялся и бегом к воротам, чтобы не упустить момент для возможного гола-красавца. Ждешь там, ковыряя в носу.

— Ну, так как оно? Как вообще?

— Как оно? — Скотт чешет ухо. Он следит за игрой. — Как весенний ливень. Как звезды над Римом. Место в ложе на премьере. Как если тебя окликают через целую комнату, полную народу.

— Серьезно то как.

— Да-да, чертовски серьезно. Психологически сложно. Проблемы, как во французском кино. Зубодробительные разборки. Сплошные угрозы. Кончается слезами, но все равно никак не кончается.

— Смешно.

— Это тоже. Любит посмеяться. Тронутая. Чокнутая. Поцелуи под дождем. Бросать крошки голубям. Весь мир у наших ног, все такое.

— Ну так ты вполне счастлив?

— Мучительно счастлив. Раньше я не понимал этого слова До сих пор не нюхал, не примечал, не догадывался, но теперь меня осветило изнутри, знаешь, будто хожу с таким ночником в животе, и он светит прямо в моей маленькой счастливой го лове.

— Наверное, очуметь что за женщина.

— Соль земли. Околдовывает птиц на деревьях Невозможно не любить такую девчонку. Буря и кремень, фольга и тефлон. Такая у меня малютка.

— Должно быть, и секс незаурядный.

— Да-да. Необычный. Страстный. Духовная связь. Глубокое родство. Язык без слов. Возвращенный рай. — Скотт потер глаза. — Единство души и тела. Непреложное, хрупкое, скажи, как хочешь. Пффф… Тайны Востока. Техники из утерянных свитков. Ты вообще чего от меня хочешь, а?

— Да ничего. Забудь.

— Считай, что уже.

Мяч, ускользнувший из нецепких детских ног, катится к скамейке Прайсов. Джон пинком возвращает его в игру. Через минуту или две мяч наконец прокатывается меж двух скомканных ветровок, уложенных в дальнем конце лужайки, и мелкий паренек, последним нечаянно коснувшийся мяча, мчится на тонких ножках, обегая широкий буйный круг. Он потрясает кулаком и машет малюсеньким указательным пальцем, впитывая опьяняющие, но неслышимые вопли и рев трибун мирового чемпионата. «Magyarország! Magyarország!» — выкрикивает мальчишка, замыкая окружность стадиона. Товарищи по команде обнимают его, поднимают, шатаясь, на узкие плечи и несут еще один круг. Братья добавляют к аплодисментам свои четыре ладони.

— Вот точно так я чувствую все время, — говорит Джон.

— Ага, это в генах.

Они переходят на Пештскую сторону и идут вдоль реки к «Блюз-джаз клубу». На прошлой неделе клуб обзавелся швейцаром — у входа братьев о чем-то спрашивают по-венгерски.

— Нем беселек мадьяруль, — синхронно искажают ритуальное приветствие Прайсы.

— Fine. Americans?^[29] — спрашивает вышибала. — Dinner and music?^[30] — бурчит он, принимая входную плату.

Комнаты медленно заполняются народом, что-то наигрывает новая пианистка. Исписанный мелом штендер у входа представляет ее просто — НАДЯ. На вид ей около семидесяти, тонкая хрупкая женщина в развевающемся красном платье; платье хорошо на ней сидит, хотя уже и многие годы. Слегка покачиваясь в такт музыке, она походит на экзотическую рыбку в аквариуме, яркий пучок рваной ткани, дрожащей и волнующейся в собственном течении. На растрескавшейся, с кружками от стаканов, крышке старенького рояля — пепельница, пачка «Красной мозгвы» и серебристая зажигалка. Надя играет странное бесконечное попурри, мелодия несется через десятилетия и стили: вот всеми узнаваемый образец джаза, «Всего меня»,^[31] сыгранный в самой традиционной манере с легкими импровизациями в стиле эпохи; потом рэгтайм — Скотт Джоплин, заученный и воспроизведенный нота в ноту; и вдруг бибоп — «Сюита желторотой птицы» Чарли Паркера с парочкой рефренов, искусных боповых соло; фанковая тема из шестидесятых — «Арбузная душа»,^[32] со стандартным, как на оригинальной записи, грувом клавишных и переложенным для правой руки саксофонным соло Декстера Гордона;^[33] быстрой чередой «Ангельские глаза», «Все шишки на меня», и «Ночь, когда мы сказали „Хватит!“»^[34] — воздаяние забытому автору; прелюдия Шопена, минуты две, не больше, но сыгранная с беззаботной легкостью; потом бродвейский шлягер, и поскольку это «Мария» из «Вестсайдской истории», Скотт с Джоном откладывают кии и идут за столик посмотреть, как старые руки прыгают и бьют по старым клавишам.