Эвакуатор - Быков Дмитрий Львович

— Как — не бывает?

— Обыкновенно, как… В одних условиях делаешь добро, в других зло. Одному человеку сделаешь все, а другому ничего. Добро — вообще выдуманное слово, у нас его нет в языке.

— А какое есть?

— Ну, много. У нас богатый словарь. Некоторые даже пишут, слишком богатый. Говорят, что избыточность — признак упадка. Но я не думаю. Мне кажется, чем сложней, тем богаче.

— И как у вас называется добро?

— Мы не говорим «добро», мы говорим «благо». Ыгын. Очень четкий язык, математически простроенный. Некоторые даже говорят, что его мог дать только Бог — сам он не мог в такой четкости сложиться.

— А зло?

— И зла нет. Что такое зло, скажи на милость? Есть страшный грех самодовольства, я его понимаю. Есть грех последовательного и сознательного мучительства ближних, вызов Богу — урджун, свойство очень редких персонажей, которых я вижу за торгон, то есть за версту по-вашему. Есть трусость, которая, в сущности, ограниченность ума.

— Почему? Бывает физическая трусость. Страх, допустим, грозы.

— А-а, — он махнул рукой. — Это все физиология. Слушай, ты есть не хочешь? У меня бутерброды.

— Нет, почему-то нет. Это все твоя трава. Как ее?

— Крын-тыкыс, по-вашему покой-трава. Давай спать, наверное. Завтра рано вставать.

— Нет, давай целоваться. Мы никогда не целовались в усадьбе, вот так, совсем без никого. Давай ты будешь граф, а я буду простушка.

— Нет уж, — сказал он устало. — Игры кончились. Давай ты будешь Катька, я буду Игорь, и у нас есть неделя. Плюс вся остальная жизнь.

— Ну давай, ну пожалуйста! Все остальное потом, а сейчас целоваться. Я так тобой горжусь, ты такой у меня умница. Ионизатор починил. Копулятор. Сделал ему ыгын.

О, как она любила его, как увивалась, оплеталась вокруг него, как умоляла всю троицу — Кракатука, Аделаиду и Тылынгуна, — чтобы он сказал ей: да ладно, на этот раз обойдется, давай останемся все. Но он был уже не с ней, не только с ней. Он уже чинил свою лейку, прикидывал вес, соображал, как и кого забрать. Только среди ночи она кое-как его растопила, он стал отзываться на все, как обычно, и был уже только с ней; скоро она заснула — и проснулась, как от толчка, в самое поганое ночное время, к пяти утра.

Игорь спал, повернувшись к Катьке спиной; он любил спиной чувствовать ее тепло. Печь прогорела, он успел ее закрыть перед тем, как лечь. Уже ползал вдоль стен, где-то снаружи, первый призрак утреннего заморозка. За хрупкими стенами медниковского дома шла почти ощутимая, страшная работа по превращению реальности в нежилую. Здесь это чувствовалось острее, чем в Москве.

Было ясно, что на дом опустился морок, чтобы никто не почувствовал перемены. Катька случайно подглядела происходящее, и теперь ей не было спасения — ее заметили. Игорь дышал чуть слышно, непонятно было, спит он или без сознания. Могли с ним сделать что угодно.

— Игорь, — она толкнула его локтем. — Проснись, пожалуйста. Мне страшно.

— Пришли и сказали — дитя, мне страшно! — пришли и сказали, что он уходит, — отозвался Игорь неожиданно бодрым голосом, словно и не спал. — Взяла я лампу — дитя, мне страшно! — взяла я лампу и пошла к нему. У первой двери — дитя, мне страшно! — у первой двери пламя замигало. У второй двери — дитя, мне страшно! — у второй двери пламя заговорило. У третьей двери — дитя, мне страшно! — у третьей двери пламя умерло. А если он возвратится, что мне ему сказать? Скажи, что я и до смерти его продолжала ждать.

— Ой. Ну вот, теперь мне совсем страшно. Что это такое?

— Это наша песня, в моем вольном переводе. Старая, народная.

— Господи! А о чем пламя заговорило?

— Никто не знает. Ну, там рыцарская такая сказка, страшная. Из нашего фольклора. Про мертвого жениха. Он к ней приезжал, а потом всегда уходил, и она никогда не могла его уговорить, чтобы он остался на день. Всегда исчезал на рассвете. А она засыпала и пропускала момент, когда он уходит. Тогда она подговорила служанку разбудить ее, когда он будет седлать коня. Ее разбудили, пришли и сказали, что он уходит. Дитя, мне страшно. Однако взяла она лампу и пошла к нему. Дальше пламя проделало все эти штуки, а он все равно вскочил на огромного черного коня и ускакал. И она поняла, что он мертвый.

— И он больше не вернулся?

— Не-а, никогда.

— А ты живой?

— Дитя, мне стра-ашно! — сказал Игорь загробным голосом.

— Тьфу! Не шути так. — Катька прижалась к нему.