Элизабет Костелло - Кутзее Джозеф Максвелл

— Я согласна, невозможно. Потому что и древние греки, и индейцы, и зулусы были обречены, хотя никто из них не сознавал этого.

— Я вовсе не это имела в виду. Я говорю только о том, как представляли себе ход истории гуманисты. Таким образом обрести спасение невозможно. Extra ecclesiam nulla salvatio.^[7]

Элизабет качает головой.

— Бланш, Бланш, — говорит она, — кто бы мог подумать, что ты станешь таким ортодоксом?

Бланш улыбается ей холодной, неприветливой улыбкой. На стеклах ее очков пляшут блики.

V

Суббота, ее последний полный день в Африке. Она проведет его в Мариенхилле, месте, которое ее сестра избрала для своих трудов и сделала своим домом. Завтра она отправится в Дурбан. Из Дурбана улетит в Бомбей, а оттуда в Мельбурн. „Вот и всё. Мы с Бланш больше не увидимся, — думает она, — во всяком случае, в этой жизни“.

Ее пригласили сюда на торжественную церемонию, но на самом-то деле за этим приглашением скрывалось желание Бланш показать ей больницу. Она прекрасно понимает это, но внутренне сопротивляется. Ей не хочется посещать эту больницу Она видела все это по телевизору, и не раз, и не может больше выносить тощих как палки ног, вздутых животов, огромных, ничего не выражающих глаз обреченных детей, которым скоро уже не понадобятся ни лекарства, ни забота. „Да минует меня чаша сия! — молится она про себя. — Я слишком стара, чтобы выдержать такое зрелище. Слишком стара и слаба. Я просто заплачу“. Но отказаться она не может, ведь дело касается ее собственной сестры.

В конечном счете все оказывается не так уж и страшно, не настолько страшно, чтобы сломить ее. Медицинский персонал одет с иголочки, оборудование новое — результат работы Фонда сестры Бригитты, — атмосфера спокойная, даже веселая. В палатах наряду с персоналом можно увидеть женщин в местной, туземной одежде. Она принимает их за матерей или бабушек, но Бланш объясняет, что это знахарки, туземные целительницы. Тогда она вспоминает, что именно этим и знаменит Мариенхилл, что это и есть великое нововведение Бланш — больница для народа, где местные целители работают рядом с врачами, представляющими западную медицину.

Что касается детей, то Элизабет удивлена, каким веселым может быть даже умирающий ребенок (хотя, может быть, Бланш постаралась, чтобы самые тяжелые случаи не попали в ее поле зрения). Именно об этом и писала Бланш в своей книге: с помощью любви, заботы и правильно подобранных лекарств этих несчастных можно подвести к вратам смерти так, что они не будут испытывать страха.

Бланш сопровождает ее в часовню. Когда Элизабет входит в скромное строение из кирпича и железа, первое, что она видит, это резное деревянное распятие, изображающее исстрадавшегося Христа с лицом, похожим на маску; на голове у Него — венок из живой акации с шипами; Его руки и ноги прибиты не гвоздями, а стальными болтами. Фигура Христа почти в человеческий рост, крест достает до оголенных балок потолка; распятие доминирует в часовне, подавляя все остальное.

Фигура Христа выполнена местным резчиком, рассказывает ей Бланш. Много лет назад миссия усыновила его, оборудовала для него мастерскую и ежемесячно платит жалованье. Может быть, Элизабет хочет познакомиться с ним?

И вот уже старик с гнилыми зубами, одетый в комбинезон и говорящий на ломаном английском, которого ей представили как Джозеф, отпирает ради нее дверь какого-то сарая в дальнем углу миссии. Она замечает, что у двери выросла густая трава, значит, здесь давно никто не был. Войдя внутрь, она отводит от лица паутину. Джозеф нащупывает выключатель, щелкает им, но безрезультатно. „Лампочка пропала“, — говорит он, но ничего не предпринимает, чтобы исправить положение. Свет попадает в сарай только через открытую дверь и сквозь щели между крышей и стенами. Проходит некоторое время, пока ее глаза привыкают к полутьме.

В центре сарая стоит длинный, кое-как сколоченный стол. На столе и возле него в беспорядке валяются деревянные резные предметы. У стен — сложенные на матрасы длинные куски дерева, некоторые даже с корой, и пыльные картонные коробки.

— Мой мастерская, — говорит Джозеф. — Когда был молодой, я работать здесь целый день. Но теперь я старый.

Она берет в руки распятие, не самое большое, но тем не менее достаточно крупное: Христос на кресте, вырезанный из тяжелого красноватого дерева.