Любовь и так далее - Барнс Джулиан

СТЮАРТ: Терри? Вы опять меня спрашиваете про Терри? Послушайте, для меня это все уже в прошлом. Пройденный этап. Ну хорошо. Я расскажу. Но больше мы к этому не возвращаемся, договорились? Если вы мне не верите, я это переживу. Я вот что имею в виду: то, что я расскажу, обсуждению не подлежит.

О'кей. Мы стали жить вместе, мы поженились. Терри сперва не хотела детей, и я не настаивал. Мы замечательно ладили, нам было хорошо вместе. А потом… Скажем так: Терри вдруг сделалась одержима Джилиан. Безо всякой причины. И примерно тогда же она решила — и очень ясно дала мне понять, — что не хочет детей от меня. И что я мог с этим поделать? Если кто-то из нас и нуждался в помощи психотерапевта, так это она. Проблема неразрешимая. Мне стало ясно, что с Терри у нас никогда не будет такой семьи, которая с моей точки зрения, может считаться семьей настоящей. Поэтому мы разошлись. А потом развелись. Это было болезненно, но мы хотели от брака разного, и как только ты это осознаешь, лучше сразу расстаться, правда? Конец истории.

ТЕРРИ: «То, что я расскажу, обсуждению не подлежит»? Он действительно это сказал? Это что, я такая чувствительная, или это и вправду звучит оскорбительно? Детали финансовой сделки могут не подлежать обсуждению, Стюарт, американская внешняя политика может не подлежать обсуждению, Стюарт, но мы сейчас говорим о человеческих отношениях, или ты не заметил?

Факт. Первая жена Стюарта очень сильно его обидела. Он был раздавлен, ему было больно — он даже не думал, что человеку бывает так больно. Она действительно его предала: выбросила за ненадобностью, как какой-то никчемный мусор, и ушла к его лучшему другу. Стюарт оправился очень нескоро. Прошло много времени, прежде чем он снова стал доверять людям. Факт. Он все-таки стал доверять. Со мной. Факт. Если тебя кто-то бросил и сильно обидел, это еще не значит, что ты сможешь его забыть. Обычно бывает наоборот: ты не можешь его забыть, ты о нем думаешь постоянно, ты становишься одержимым этими мыслями. Факт. В самом начале Стюарт завел разговор о детях, и я сказала, что еще не готова, что хочу подождать, и он сказал: хорошо, нас никто не торопит. Факт. Больше Стюарт о детях не говорил, и заговорил только через неделю после нашего неудачного визита к психологу.

Теперь — мое личное мнение. Хорошо продуманное решение, к которому я однажды пришла, и все во мне подтвердило, что это правильно — пресловутая женская интуиция, все мои ощущения, все наблюдения, все размышления о прошлом и настоящем. Помните, я говорила про честную ложь: что люди, когда влюбляются, часто говорят друг другу неправду, искренне полагая, что это правда или когда-нибудь станет правдой? И Стюарт тоже сказал мне неправду, причем очень большую неправду: «Я хочу, чтобы у нас были дети». И знаете, почему это ложь? Потому что — и чтобы это понять, мне понадобилось три года, — вот правда. Стюарт хотел, чтобы у нас были дети, но не мои и его, а его и Джилиан. Теперь вам понятно?

Эй, Стюарт, теперь уже это не подлежит обсуждению.

ДЖИЛИАН: Кто-нибудь знает, что происходит с Оливером?

Он вернулся из Линкольншира в отвратительном настроении. Софи побежала к двери, но Оливер даже не поговорил с ней — сразу поднялся наверх. Я слышала, как он идет по лестнице. Софи пришла ко мне и сказала:

— Папа в унылости.

Что делать, когда человек не в настроении? Я не психоаналитик, и из меня никогда бы не вышел психоаналитик. Так что я поступила так, как поступаю всегда в таких случаях: сделала вид, что ничего не случилось, постаралась изобразить веселье, и если Оливер не захочет заразиться моим настроением, тогда, я извиняюсь, пусть сам разбирается со своим. Он уже большой мальчик. Я человек — как там это жуткое слово? — не конфронтационный. Я расспрашиваю и слушаю, когда и если ему это нужно. Я всегда рядом, если ему необходима поддержка. Но, с другой стороны, я не сестра милосердия и не мамочка Оливеру — у меня уже есть две дочки.

Когда он спустился, я спросила, как у него прошел день.

— Морковь. Лук-порей. Утки.

Я спросила, не было ли пробок на шоссе.

— Шоссе было забито дебилами, трусами и лжецами.

Последняя попытка привести его в норму, вернуть к нормальности, как я это называю: я показала ему полки, которые повесил Стюарт. Он долго и тщательно их разглядывал — то подходил совсем близко, то отступал на пару шагов, как будто смотрел на картины в Национальной галерее, стучал по ним пальцами, дергал, чтобы проверить, хорошо ли они закреплены, вертел в руках спиртовой уровень, который Стюарт забыл, когда уходил. Обычное представление в духе Оливера, разве что чуточку чересчур.