Любовь и так далее - Барнс Джулиан

— Они не покрашены, — сказала я, чтобы нарушить молчание.

— А я и не заметил.

— Стюарт подумал, что ты, может быть, захочешь покрасить их сам.

— Как мило с его стороны.

Как вы, наверное, уже заметили, я ненавижу подобные разговоры. Я люблю, когда люди говорят просто и по существу.

— Ну и что ты думаешь, Оливер?

— Что я думаю? — Он встал, широко расставив ноги и подперев кулаком подбородок — снова изображая задумчивого посетителя Национальной галереи. — Я думаю, это хорошо, что вы с ним так спелись в плане «по хозяйству».

Я смолчала. Я пошла спать. Оливер в ту ночь спал отдельно. Такое случается иногда, когда он не в настроении. Если девочки замечают, мы говорим им, что папа работал допоздна и лег спать в другой комнате, чтобы не разбудить маму.

СТЮАРТ: Я наткнулся на Оливера во дворе. Он тут же отставил корзину с эндивием и учинил целое представление из замысловатых поклонов и шарканий ножкой. Он даже достал носовой платок и принялся размахивать им у меня перед носом, едва не задевая меня по лицу. Он явно хотел мне о чем-то напомнить. Но у меня не возникло никаких ассоциаций.

— Оливер, — спросил я, — что ты тут изображаешь?

— Твоего лакея, — ответил он.

— С чего бы вдруг?

— Ага! — Он весь сморщился и постучал себя по носу пальцем. — Как сказал кто-то умный: никто не бывает героем для своего лакея.

— Может быть, это и верно, — ответил я. — Но поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет, данная мудрость кажется мне несколько неуместной.

ОЛИВЕР: Во время оно, пока хозяин не спас меня от унижения, я пал очень низко. Я ходил по квартирам с большим пластмассовым ящиком и продавал домохозяйкам кухонные полотенца и стеганые варежки-прихватки. Я работал курьером в пиратском видеопрокате, что, наверное, было не очень кошерно. Я рассовывал рекламные брошюрки по почтовым ящикам. Включая свой собственный. Звучит как полный онанизм, но тут все было продумано. Стоя так, чтобы за разворотом плеч скрыть свой преступный поступок, я запихивал себе в ящик сразу по пятьдесят листовок, рассуждая примерно так: я избавляю соседей от ненужной макулатуры, сокращаю свой рабочий день и вес пачки с бумажками. Однажды я вывалил к нам на коврик через щель для почты неимоверное количество специальных предложений «во вторник вечером в ресторане „Бенгальская звездочка“», который по праву гордится качеством блюд, подаваемых в ресторане, равно как и четко налаженной системой доставки блюд на дом («Карри с доставкой на дом за полчаса»), а на следующий день воспользовался вышеуказанным спецпредложением и спустил ползарплаты — презренный металл, — пригласив свою Meilleure Demie^[136] на вышеуказанный «ужин при свечах». Насколько я помню, к любому блюду, которое стоило больше 10 фунтов, овощной гарнир подавался бесплатно.

Стюарт, без сомнения, убежден, что я проходил курс начальной школы по элементарным основам капиталистического предпринимательства. Но я себя чувствовал просто бесправным рабом, которого злобно эксплуатируют.

Plus ça change,^[137] ага?

ДЖИЛИАН: Может быть, кто-то из вас считает, что это предательство. Оливер наверняка бы взбесился, если бы он узнал. Но я испугалась, что он снова впадает в депрессию, и позвонила Стюарту, и сказала, что я очень переживаю, не слишком ли много Оливер работает. В ответ была долгая тишина, потом Стюарт вдруг расхохотался, и опять — тишина. Наконец он сказал:

— Есть у меня подозрение, что для Оливера любая работа — это уже слишком много работы.

Мне показалось, что в его тоне звучит презрение к Оливеру и ко мне тоже — что я такая вся из себя встревоженная жена, которая звонит начальнику мужа, потому что ей кажется, что ее дорогой муженек перенапрягается на трудовом посту. Тон у него был и вправду начальственный: он говорил со мной не как старый друг — и не как бывший муж, — а как начальник и домовладелец. Но тут он себя осадил и стал спрашивать про девочек, и все снова вернулось в норму.

Может быть, я не такой человек, который умеет справляться с депрессией близких. Но это ведь не моя вина, правда?

ОЛИВЕР: Да, кстати, это был никакой не тевтонский мудрец. Насчет выражения про героя и его лакея. Это была мадам Конель. Слышали про такую? Я тоже не слышал. «Мещанка по происхождению, знаменитая своим язвительным остроумием, — прочитал я. — В семнадцатом веке в ее салоне собирались известные литераторы и мыслители». Но кто теперь ее помнит? Стюарт назвал ее мудрость «несколько неуместной» и устаревшей. Так сотрем же из памяти ее имя, вычеркнем из словаря афоризмов ее единственный вклад в сей глобальный академический труд, «поскольку лакеев, как таковых, теперь уже нет».