Дэниел Мартин - Фаулз Джон

Она всё ещё была очень миловидна для своего возраста, всё ещё сохранила живость и остроту; но что-то в ней — когда-то проявлявшееся не постоянно, а лишь раз от разу, какое-то удивительное сочетание незащищённости и бесчувственности — стало более явным. Если её сестра забыла, как играть требуемую окружением роль, Нэлл помнила это слишком хорошо.

Эндрю сказал:

— Да замуж ей надо выйти.

Нэлл скорчила презрительную мину и взглянула на меня:

— Старая-престарая деревенская присказка!

— А это вовсе не довод против, милая моя.

— Но, дорогой, она и так замужем. Она влюблена в кастрюли: обожает готовить.

— Тогда Эндрю, должно быть, прав, — пробормотал я.

— Господи Боже мой! Да разве я против? Честно, Дэн… строго между нами, любая нормальная женщина на её месте бросила бы Энтони давным-давно. — Я чуть было не напомнил ей, что когда-то она приводила в пример этот якобы идеальный брак, чтобы доказать, что наш с ней никуда не годится, но она не останавливалась: — Знаешь, было время, Джейн часто приезжала к нам погостить, и я тогда уже прекрасно знала, что происходит… но… да ладно, всё это уже давняя история. А она всегда была такая, как есть. — Она бросила обвиняющий взгляд на стены домов вокруг: — А всё этот ужасный, вырождающийся город. Ей так и не удалось из него вырасти. Ты не находишь?

— Я только что провёл три месяца в Калифорнии, Нэлл. Оксфорд кажется вполне цивилизованным местом после тамошнего «мира грёз».

— Ты сюда надолго?

— Насколько смогу.

— Мы с Эндрю… мы подумали, может, ты бы приехал в Комптон с Каро, как-нибудь на конец недели? — Она сделала большие глаза, что всегда было знамением её предельной искренности, и добавила, понизив голос: — Если вытерпишь нашу традиционность. Но — добро пожаловать.

— С удовольствием. Это было бы забавно.

Эндрю сказал:

— Великолепно, мой милый. Поохотимся. Стреляешь хорошо?

— В основном мимо цели. Зато играю в кости. Тоже не очень.

— Ну и отлично. Извлечём доску для триктрака из небытия.

— Ох, Эндрю, ради всего святого! — Повернувшись ко мне, она высоко подняла брови: — При последнем подсчёте оказалось, что я должна ему восемьсот тысяч фунтов, всего-навсего!

— Это несколько выше моих возможностей.

Эндрю подмигнул мне над её головой:

— Да мы на пенсы играем-то.

Нэлл спросила, как я нашёл Каро. Она, разумеется, знала, что дочь работает у Барни, и мы обсудили все «за» и «против» этой карьеры: ясно было, что она — тоже раба системы — относится к новому месту работы Каро вполне одобрительно. Вне всякого сомнения, то, что имя дочери теперь ассоциировалось с именем Барни, добавляло — хоть и вчуже — горделивое пёрышко к шляпке её социального престижа. Я рассказал им о новой квартире и заметил, что в душе Нэлл борются два чувства: тайная радость, что я получил отставку, и тревога из-за того, что Каро начинает самостоятельное существование. Нэлл, кроме того, считала, что «довольно глупо» было бросить Ричарда. Но когда я сказал, что, на мой взгляд, Каро нужен кто-то получше, чем очаровательный молодой болван, я заметил в глазах Эндрю (не Нэлл!) искорки согласия. Естественно, она спросила, появился ли кто-то новый, ведь девочка такая скрытная. Я изобразил абсолютную невинность: постараюсь выяснить. Тут нас позвали к столу.

Всё оказалось гораздо приятнее, чем я ожидал, главным образом благодаря Эндрю; но ощущение было странное, поскольку я понимал, что моё присутствие дало им повод устроить небольшой праздник. Чувствовалось, что подспудно все испытывают что-то вроде облегчения, раз с Энтони всё уже кончилось, но облегчение это нельзя было выразить прямо: как суррогат использовался мой приезд, позволявший избегать упоминаний и о самом Энтони, и о том, что он совершил. Я был вроде бы блудным сыном, и теперь меня, без всяких формальностей, снова принимали в их мир; и ленч оказался более похожим на праздник любви, чем на поминки. Что до меня, то я обнаружил, что мне недоставало их общества гораздо сильнее, чем сам я когда-либо позволял себе признать: недоставало подшучивания друг над другом, тривиального обмена новостями о других родственниках, о детях, встречного течения мыслей… утраченной семейной близости и привычной фамильярности общения. Я давно привык к общению один на один, даже с Каро; к отношениям, подчинённым правилам артистического, коммерческого или сексуального кодекса поведения; к чему угодно, только не к этому свободному и тёплому сплетению нитей, связующих людей в единый клан. В конечном счёте эта встреча стала как бы скромным земным эквивалентом мистического ночного купания давным-давно, в Тарквинии.

Около трёх, по дороге в Рединг, куда она ехала встречать брата, Розамунд повезла меня на вокзал. Как только мы отъехали от дома — а за столом Розамунд успела напомнить мне, что я формально являюсь её крёстным отцом, — я сказал:

— У тебя, кажется, сложились потрясающие отношения с матерью, Роз?

— Вам удалось поговорить?

— Да.

— Последние годы у неё были довольно тяжёлыми.

— Я так и понял.

— Она сильно изменилась, как вам кажется?

— Только на первый взгляд.

Я спросил, что она думает о совершенно из ряда вон выходящем скачке Джейн влево — если не просто назад. К моему немалому удивлению, Розамунд как будто была того же мнения, что и Нэлл, хотя проявила гораздо больше понимания и сочувствия.

— Думаю, это просто попытка как-то выжить. Такая глупость, что она никогда не работала. Она вовсе не проповедует взгляды «Движения за женсвободу», она на самом деле человек свободный. Мне даже приходится делать вид, что я не так люблю свою работу, как на самом деле. То есть я хочу сказать, она за меня рада, но это то, что она сама должна была бы делать. И она прекрасно это знает. — Помолчав немного, Розамунд заговорила снова: — Я раньше винила во всём отца. Но в маме есть что-то, чего я до конца не понимаю. Мы о многом говорим с ней, но в конце концов разговор всегда упирается в какую-то стену. Она соскальзывает в общие места, в банальности. Пытается оправдаться, что вот, мол, она такая, как есть. Мне думается, она пугается, когда заглядывает слишком далеко назад.

— В этом она не одинока.

— Я думаю, тут не может быть победителей. В один прекрасный день я прокляну себя за то, что не завела детей, когда была помоложе.

— Ты в любом случае поступила бы так, как тебе в тот момент казалось правильным.

— А вы?

— Требуется ответить?

Она улыбнулась, потом сбавила скорость и остановилась — пропустить цепочку девочек в школьной форме, переходивших улицу. И совершенно неожиданно спросила:

— А вы знаете, почему он это сделал?

Я помолчал — не очень долго.

— Думаю, это был акт милосердия. По намерению во всяком случае.

— Я только в последние два или три года начала понимать, что они абсолютно не подходили друг другу.

— Сомневаюсь, чтобы абсолютно не подходящие друг другу люди могли протянуть так долго, Роз.

— Ну хорошо. Но если бы не мы…

Она тронулась с места. «Мы» — это, конечно, дети.

— Они стремились соответствовать невероятно высоким меркам. А это всегда не просто.

— Никогда не могла понять, почему они так яростно вас отвергали, — сказала Роз. — Мне каждый день приходится слышать о куда более коварных ударах ножом в спину. — Она на миг замолчала. Потом: — А забытым крёстным дочкам дозволяется задавать очень личные вопросы?

Я внутренне вздрогнул.

— Разумеется.

— А в той пьесе была хоть какая-то доля правды?

— Просто тогда мне так казалось. Трое против одного.

— На самом-то деле я имела в виду то, что между моим отцом и Нэлл…

Нас быстро несло в опасные воды.

— Ни грана правды. Злость одна. Боюсь, дело именно в этом.

Она помолчала несколько секунд.

— Так странно. Столько лет. Вы были под абсолютным запретом. Табу. Я прямо-таки ожидала увидеть рога и раздвоенное копыто.

— Когда-то они у меня были.

Роз усмехнулась, но я понял — она чувствует, что ответили ей не вполне честно, и поспешил продолжить, пока она не копнула глубже:

— Ты рада, что мать снова собирается замуж?

Последовал быстрый, острый взгляд:

— Вам и вправду удалось поговорить.

— Бо́льшую часть ночи.

Она свернула к вокзалу.

— Он… совершенно очаровательный. Очень живой. Я целиком и полностью «за». Даже отец был бы «за», как ни странно это звучит. Последний раз, когда я была у него — в воскресенье, — он только об этом и говорил.

— О её новом замужестве?

— Не специально об этом. О том, что ей нужно начать жизнь сначала. — И добавила: — Готова пожалеть, что ничего ему не сказала. — Роз снова повернулась ко мне: — А вы всегда понимали своих родителей?

— Я знал только одного.

— Ох, забыла.

— И только-только, очень смутно, начинаю его понимать.

— Подозреваю, что, если бы мы их понимали, было бы гораздо скучнее жить.