Безутешные - Исигуро Кадзуо

– А, да, – отозвался я. – Прошлым вечером. Да. Фиона Робертс смотрела на меня в упор. И, быть может, упрек в ее глазах заставил меня вспомнить тот день из детства, когда мы вдвоем сидели под обеденным столом в доме ее родителей. Как обычно, мы соорудили себе «убежище» из наброшенных на стол занавесок и одеял. Было тепло и солнечно, но мы упрямо сидели в нашем домике, где царили удушающая жара и почти полный мрак. Я вел какой-то рассказ, без сомнения длинный и эмоциональный. Она не раз пыталась меня прервать, но я продолжал. Когда я закончил, она сказала:

– Это глупо. Это значит, что ты будешь жить сам по себе. Тебе будет одиноко.

– Ну и что? – возразил я. – Мне нравится быть одному.

– Ну вот, еще одна глупость. Никому не нравится быть одному. Я собираюсь завести большую семью. Пятеро детей, не меньше. И каждый вечер буду готовить им вкусный ужин. – Не дождавшись ответа, она добавила: – Ты просто дурачок. Одиночество никому не нравится.

– Мне нравится. Я люблю быть один.

– Как ты можешь это любить?

– Люблю. Вот и все.

Заявляя это, я был в себе уверен. Потому что уже несколько месяцев продолжались мои «сеансы самоконтроля», одержимость которыми как раз тогда достигла апогея.

Я приступил к «сеансам самоконтроля» спонтанно, без обдуманного намерения. Как-то пасмурным днем я играл один на улице, погруженный в фантазии. Я то влезал в иссохшую канаву между рядом тополей и полем, то вылезал обратно, как вдруг почувствовал испуг и желание, чтобы родители были рядом. Наш коттедж находился недалеко: я видел его задний фасад по ту сторону поля, но испуг быстро перерос в панику, побудившую меня стрелой помчаться по колючим сорнякам к дому. По какой-то причине – возможно оттого, что я сразу связал этот испуг со своей незрелостью, – я заставил себя отложить бегство. Я ни секунды не сомневался, что очень скоро сломя голову устремлюсь на другой конец поля. Речь шла только о том, чтобы усилием воли удержать себя от этого еще на несколько секунд. Странная смесь страха и пьянящего возбуждения, которую я испытывал, когда стоял, ошеломленный, в сухой канаве, не раз возвращалась ко мне в последующие недели. Ибо в ближайшие дни «сеансы самоконтроля» сделались неизменной и важной частью моей жизни. Со временем выработался определенный ритуал – и, ощутив зарождающуюся потребность вернуться домой, я заставлял себя пройти несколько шагов по переулку к большому дубу и там стоял несколько минут, обуздывая свои чувства. Нередко, решив, что продержался достаточно, я готовился уже дать себе волю, однако последним усилием продлевал свое пребывание под деревом еще на несколько секунд. Несомненно, в таких случаях растущий панический страх сопровождался странным трепетом: может быть, именно благодаря ему «сеансы самоконтроля» обрели для меня столь навязчивую притягательность.

– Ты ведь знаешь, – сказала мне тогда Фиона, приблизив в темноте свое лицо к моему, – когда ты женишься, тебе не обязательно будет жить так, как живут твои мама с папой. У тебя будет совсем по-другому. Не все мужья и жены без передышки ругаются. Они ссорятся только иногда… Когда случается что-то особое.

– Что особое?

Мгновение Фиона молчала. Я собирался повторить вопрос, на этот раз с большим напором, но она заговорила медленно и неуверенно:

– Твои родители. У них таких ссор не бывает, не из-за чего. А ты разве не знаешь? Не знаешь, отчего они все время ругаются?

Внезапно злой голос снаружи позвал Фиону – и она исчезла. Сидя один в темноте под столом, я уловил звуки голосов: Фиона с матерью шепотом спорили в кухне. Я слышал, как Фиона негодующим тоном повторяла: «Почему нельзя? Почему мне нельзя ему сказать? Все другие знают». А мать отвечала, по-прежнему приглушенным голосом: «Он младше тебя. Ему рано. Молчи».

Прерывая эти воспоминания, Фиона Робертс подошла ко мне ближе и проговорила:

– Я ждала тебя до половины одиннадцатого. Потом сказала, чтобы все начали есть. Они к тому времени просто подыхали с голоду.

– Конечно. А как же? – Я слабо усмехнулся и оглядел вагон. – Половина одиннадцатого. К этому времени любой проголодается…

– И к этому времени стало совершенно ясно, что ты не явишься. Никто уже ничему не верил.

– Нет. Я хочу пояснить, что к этому времени неизбежно…

– Вначале все шло хорошо, – прервала меня Фиона Робертс. – Я никогда прежде ничего подобного не организовывала, но все шло прекрасно. Они собрались у меня в квартире: Инге, Труде, все. Я немного нервничала, но все шло прекрасно, и я дрожала от возбуждения. Кое-кто из женщин подготовился к вечеру основательно, принесли толстые папки с материалами и фотографиями. Только к девяти народ начал выказывать нетерпение, и мне впервые пришло в голову, что ты можешь не явиться. Я все сновала туда-сюда, носила кофе, добавляла закусок в вазу, старалась поддерживать атмосферу. Я заметила, что гости стали перешептываться, но все еще надеялась: ты появишься – наверное, застрял где-нибудь в пробке. Время шло и шло, и под конец они заговорили в полный голос. Не стесняясь, даже при мне. И это в моей собственной квартире! Тогда я сказала, чтобы садились за стол. Мне хотелось, чтобы это поскорее кончилось. Они уселись и начали есть – я приготовила разные омлетики – и прямо за едой некоторые, как эта Ульрике, продолжали шептаться и хихикать. Но знаешь, те, кто хихикал, нравились мне, пожалуй, больше других. Больше, например, чем Труде, которая делала вид, что меня жалеет, и старалась до конца держаться мило – до чего же она мне противна! Как сейчас вижу: прощается, а сама думает про себя: «Бедняжка! Живет в мире фантазий. Мы, в самом деле, должны были сразу догадаться». Ох, ненавижу всю их компанию и презираю себя за то, что с ними связалась. Но, видишь ли, я уже четыре года жила в микрорайоне, однако не приобрела ни одной настоящей подруги и ни с кем не общалась. Эта публика – женщины, которые прошлым вечером были у меня в гостях, – вообще бы никогда до меня не снизошла. Они, видишь ли, мнят себя местной элитой. Называют свое общество Женским фондом искусства и культуры. Глупость, конечно: никакой это не фонд, просто такое название звучит солидно, как им кажется. Что бы в городе ни организовывалось, они во всем принимают участие. Например, когда приезжал Пекинский балет, они приготовили все флаги для торжественной встречи. Как бы то ни было, они очень высоко себя ставят и еще недавно ни за что бы не снизошли до подобной мне. Инге так даже не открыла бы рта, чтобы со мной поздороваться, если б встретила на улице. Но когда это выплыло наружу, все сразу переменилось. Я имею в виду, когда стало известно, что я с тобой знакома. Как они дознались, понятия не имею – я не хвасталась этим знакомством на каждом углу. Наверное, упомянула где-нибудь невзначай. Так или иначе, но, сам понимаешь, все переменилось как по волшебству. Однажды, меньше года назад, Инге сама остановила меня на лестнице и пригласила на одно из их собраний. Мне не очень хотелось с ними связываться, но я пошла – наверное, решила, что пора завести хоть каких-нибудь друзей, не знаю. Так вот, с самого начала некоторые из них, в частности Инге и Труде, совсем не были уверены, что это правда – ну, то, что мы с тобой старые друзья. Но в конце концов предпочли поверить – думаю, упивались своим благородством. Идея позаботиться о твоих родителях – не моя, но то, что я с тобой знакома, сыграло немалую роль. Когда распространилась весть о твоем приезде, Инге заявила мистеру фон Брауну, что фонд, после Пекинского балета, готов взяться за другую важную задачу, тем более одна из их группы – твоя старая приятельница. Что-то в этом духе. И таким образом фонд получил работу – присмотр за твоими родителями, пока они будут здесь, и все дрожали от радостного возбуждения, хотя кое-кого из дам слишком беспокоила ответственность. Но Инге их подбодрила, сказав, что такое доверие нами вполне заслужено. Продолжая регулярно встречаться, мы стали думать о программе развлечений для твоих родителей. Инге сказала – меня очень опечалили ее слова, – что состояние здоровья обоих оставляет желать лучшего, поэтому такие напрашивающиеся варианты, как, к примеру, экскурсии по городу, в данном случае малоуместны. И все же идеи сыпались как из рога изобилия: начались споры и раздоры. Наконец, на последнем собрании, кто-то предложил: а почему бы не пригласить тебя прийти и высказаться самолично? Рассказать о вкусах твоих родителей. Мгновение стояла мертвая тишина. Потом Инге произнесла: «А почему бы и нет? В конце концов, у нас на это больше оснований, чем у кого-нибудь другого». И тут все уставились на меня. Я не выдержала и сказала: «Ну ладно, думаю, у него не будет времени, но если вы хотите, я спрошу». Тут они все так и застыли. А когда пришел от тебя ответ, они начали вокруг меня плясать: ценили мое мнение на вес золота, при случайной встрече улыбались до ушей и норовили погладить, приносили подарочки для детей, предлагали всякие услуги. Так что можешь вообразить, каково мне пришлось, когда ты вчера не явился.