Эвакуатор - Быков Дмитрий Львович

И всю дорогу, пока они проносились мимо серых лесов, мокрых деревень, наспех сооруженных блокпостов, около которых бессмысленно прохаживались ничего не понимающие, оголодавшие солдатики, — Катька слышала вой пространства, тот самый, который впервые стал ей внятен еще по дороге в Тарасовку, в электричке. Пространство выло, смыкаясь за ними, и все, мимо чего они проехали, исчезало: деревни, блокпосты, собаки. Очень много было собак, Катька даже думала взять какую-нибудь. Все они бродили так же бездомно и потерянно, как солдатики вокруг блокпостов. Все ждали подачки, и всем подавали гибель.

Связь появилась только километрах в двухстах от Москвы.

— Сережа! — орала Катька в трубку. — Сережа, иди к Любовь Сергеевне! Скажи ей, что мы уезжаем к моим! Я нашла возможность, есть чартерный рейс, они возьмут тебя, меня, ее и Подушу! Да, я сейчас в Шереметьеве! Я заеду домой и все объясню, вы без меня не выберетесь!

— Почему ты решила лететь? — орал в ответ Сережа. — Ты что, тоже веришь в это все?

— Я не верю, Сережа, я знаю! Немедленно иди к матери! Ты слышишь? Готовь ее, она же не сможет собраться быстро! Сережа, раз в жизни сделай, как я говорю!

— Я схожу, — соглашался Сережа. — Но не уверен, что она полетит!

— Сережа, и положи мне, пожалуйста, денег на мобильный! Если еще можно! Как Подуша?

— Все хорошо.

— Ест?

— Да! Когда ты будешь?

— Через три-четыре часа!

— Три-четыре — это чего-то ты, девушка, хватила, — сказал дядя Боря. — Мы если через шесть будем, хорошо. И то всяких кружных путей надо будет поискать.

Он вел машину очень спокойно, без малейшего напряжения, как будто заранее был готов к худшему варианту и успел прикинуть все обходные пути. Катька не могла нарадоваться на этого шофера. Пару раз он умудрился поймать по радио «Эхо Москвы», но на нем сменились все голоса и заставки, и оно передавало почему-то главным образом репортажи о панике на дорогах Германии и Франции да о падении курса евро. Насчет Москвы молчали, сообщая только, что по всей стране включилась система «Вихрь антитеррор» и введен режим террористической опасности, категорически запрещающий выгул собак после двадцати ноль-ноль. Очевидно, со всеми физиками-шпионами уже справились, а может, они свалили, и в распоряжении репрессивных органов остались только псовладельцы.

— Дядя Боря, — осторожно начала Катька, — а вы как насчет свалить отсюда?

— А я что ж, — сказал дядя Боря, — я птица вольная. С женой развелся, дети взрослые. Живу холостяком. Если припрет, что б не улететь? Только куда?

— Это моя забота. Я договориться могу.

Он оглянулся на нее с любопытством.

— Ты-то? Да ты ж пигалица. В тебе мяса никакого нет и внушительности.

— Внушительность в этом деле не главное, дядя Боря. Только учтите, полетим далеко.

— Да у меня денег таких нет.

— Я вас бесплатно устрою. Вы же нас почти бесплатно везете.

— Ничего себе бесплатно. Избаловалась девка в Москве, а в Брянске это очень небесплатно.

— Да какое там. Ясно же, что все эти деньги теперь ни к черту не нужны.

Дядя Боря хмыкнул.

— Это как поглядеть. Ты не спеши, не спеши.

— Но если серьезно — полетим? А, дядь Борь?

— А что, полетим, — сказал дядь Борь. — Только у меня вещей с собой никаких нету.

— И не надо.

Катька уже поняла, что дядя Боря — из тех русских людей, которых так любят интеллигентные евреи, ничего не умеющие делать руками. Дядя Боря был очень для них удобен — он все делал быстро, аккуратно, дешево и с удовольствием. Ему доставляла наслаждение собственная власть над материей, будь то пространство, которое аппетитно пожирала его «газель», или любой механизм, который работал от бензина или соляры. При этом дядя Боря не презирал тех, кому помогал. Он был идеальным соседом и надежным приятелем, очень мало пил, давно не курил и вообще являл собою тот идеал русского человека, о котором всегда мечтали народолюбцы всех разновидностей. Можно было сказать, что так называемые русские интеллигенты с еврейскими спорили именно за дядю Борю — за то, чтобы он только им чинил машины, водопровод и иногда электричество, а вражескому клану, напротив, не чинил ничего. При этом одни предлагали лишить дядю Борю всяких свобод и обязать его строем ходить в церковь, отдавая честь встречным городовым, а другие желали обобрать его до нитки и внушить ему, что его на этой территории терпят из милости, — но и те, и другие, в сущности, очень его любили. Оставалось понять, какой смысл во всем этом находит сам Боря и почему такое положение вещей представляется ему оптимальным. Вероятно, оно нравилось ему потому, что избавляло его от сложностей исторического выбора, ибо вся история заключалась в борьбе одних бориных поработителей с другими, в то время как сам Боря не обращал на нее никакого внимания, примерно раз в столетие от души колотя обоих. Для дяди Бори, умеющего все, починка машины или наладка проводки не представляла никаких трудностей, а для русских и инородных интеллигентов, одинаково безрукой публики, была ножом вострым — так что оба клана очень боялись потерять Борю. В душе Боря, несомненно, это понимал, а потому знал себе цену, — но сострадание к беспомощным соседям и стихийное уважение к грамотности было в нем покамест сильней годами копившейся снисходительности, медленно выбраживавшей в презрение. И покамест он не запрезирал всех окончательно, надо было его отсюда увозить — туда, где техника сама себя чинит, а люди могут жить в свое удовольствие.