Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си

– Ты насчет денег? – подхватывает она. – Типа, если тебе нужна какая-то сумма в долг…

Возникает официант.

– Ребята, чего вам принести?

Мы с Тейлор пользуемся возможностью расцепить глаза.

– Мне, пожалуйста, гуава-ликуадо, – говорит она.

– Э-э, несите два, – говорю я. Текилы, блядь. Хуёв вполсилы. Как только официант уходит, я пробую зайти с другого конца.

– Черт, Тейлор, какой я дурак, только о себе и думаю, даже не спросил тебя, а ты-то как?..

Она хватает меня за обе руки и трясет, зажав в своих.

– Господи, да ты меня просто, типа, без ножа режешь. Как-как. Да никак! Вот, попробовалась было на ТВ, но проба пока не пошла – вот и все дела, никак, понимаешь?

Я улыбаюсь и полной грудью вдыхаю теплую негу момента, чтобы тут же переплавить ее в прочный фундамент романтической встречи. Потом она откидывает волосы со лба и опускает глаза.

– А еще я встречаюсь с этим доктором, веришь-нет? Конечно, он много старше, чем я, но я влюююбииилась в него, как кошка… Из-за него-то я сегодня сюда и припорола. Он и этот новый мужик моей кузины – они с ним оба на трусиках просто задвинулись.

Ее голос начинает доноситься до меня сквозь глубокий и гулкий туннель, ну, сами знаете, как оно бывает. Потом, сам того не ожидая, отвечаю ей совершенно матушкиным голосом:

– Да что ты говоришь, уау!

– Господи, поверить не могу, что я тебе все это сейчас сказала! Но ты понимаешь, ездит он на «корвете», у него самый настоящий «стингрей», а в ноябре мой день рождения, и мы с ним поедем в Колорадо…

– Да ты что, уау.

И ласковая Судьба, которая крадется на мягких лапках, теперь заставляет меня подыхать, визжа и корчась, за каждый пиксель ее тела; и с каждым движением губ, с каждым наимельчайшим знаком того, насколько моя мечта о ней далека от истинного положения вещей, я подыхаю снова и снова, прекрасно отдавая себе отчет в том, что эта смерть есть всего лишь крохотная спора тысяч и тысяч грядущих – мучительных – смертей.

Потом Тейлор встает с табурета и машет рукой кому-то на той стороне вестибюля.

– Ага, а вот и она, моя кузина – Леона! Лони! – зовет она. – Иди сюда, к нам!

На тебе Христа за яйца. Это же Леона Дант, собственной персоной. А где-нибудь рядом с ней, чего доброго, сшивается и Лалли. Ёб твою мать. Я срываюсь с табурета, на ходу подхватывая рюкзак. Леона картинно позирует на фоне витрины с нижним бельем, и в нашу сторону она еще посмотреть не успела.

– Что случилось? – спрашивает Тейлор.

– Мне надо бежать.

– Но, послушай, ты же собирался о чем-то меня попросить?

– Прошу тебя, прошу тебя, очень тебя прошу – Леоне обо всем этом ни слова.

– Ты знаком с Леоной?

– Да, я очень тебя прошу.

«Найкс» пулей выстреливают меня в вестибюль.

– Верн! – кричит она мне вслед, пока я стараюсь раствориться в толпе.

Я оборачиваюсь через плечо и навсегда уношу с собой ее образ: она сидит, как брошенный котенок, раскрыв рот, и бровки домиком.

– Будь осторожен, – беззвучно проговаривает она, одними губами. – Позвони мне.

Я подыхаю от голода и рассыпаюсь на составные части на заднем сиденье «грейхаундовского» автобуса, взявшего курс на Макаллен; в салоне освещение цвета раковой опухоли, над городом догорает горячечная хирургическая лампа неба – нелепая оправа для бессмысленных неоновых реклам, кишащая червями и личинками. Вернон Гуляй-Отсюда-На-Хуй Литтл. И, как вы догадались, матушке я так и не позвонил. И не жрал ничего весь день. Единственное, чем я был занят до самого вечера, – приколачивал себя к кресту.

Экран Номер Один у меня в голове показывает бесконечные, невероятно соблазнительные крупные планы: Тейлор. Я стараюсь не смотреть; я стараюсь выходить из кинозала в коридор и даже не оборачиваться. Но экран все равно стоит перед глазами, и на нем зазывно выписывает восьмерки молочно-белая попка. На Экране Номер Два дают другую классику на все времена и страны: «Здравствуй, Мама» или «Дорогая, я только что трахнул в жопу всю семью». На этот я тоже стараюсь не смотреть. Единственное, на что можно пялиться хоть до бесконечности, так это на двойное отражение собственной дурацкой рожи в окне, покуда снаружи уплывает в прошлое бесконечная даль; темнеющая рыхлая даль, как размокший крекер из грубой ржаной муки с редкой посыпкой из кокосовой стружки. Линии электропередач и рекламные щиты на придорожных изгородях выполняют роль музыки на заднем плане, но мелодии все больше невеселые.