Любовь и сон - Краули Джон

Иногда, нечасто, ему приходила в голову мысль, что до того, как Эдвард Келли постучался в его дверь, он был гораздо счастливее, но при этом сердце его сжималось от ужаса, как будто сила мысли могла не подпустить молодого человека к его двери той давней ночью, а доктор Ди теперь уж не мог жить без него.

Келли впервые пришел в мортлейкский дом доктора Ди год и три месяца назад, ветреной мартовской ночью, и принес доктору книгу, чтобы тот ее перевел, — книгу, написанную шифром, который Ди не смог взломать, на языке, который он не мог понять. (Она и сейчас лежит в комнате Келли, под подушкой, и нашептывает что-то, пока он спит.) Доктор Ди всегда был настороже, ибо искал человека на редкость чувствительной души — того, кто способен заглянуть в пустой кристалл или в пустое зеркало из черного обсидиана (или в миску с водой, или в бисеринку) и увидеть там лица, услышать голоса; поэтому Ди пригласил мастера Келли сесть перед сферой, которой (как у него были основания полагать) отвечают духи; и человек этот увидел их и услышал. С той ночи доктор Ди заполнил уже несколько тетрадей записями разговоров Келли и ангелов — акт за актом он записывал небесную пьесу. Доктор Ди был премного благословлен, так же как Эдвард Келли, разница лишь в том, что Джон Ди знал об этом и каждый день благодарил за это Бога, а Эдвард Келли, казалось, ни о чем не подозревал.

Тогда он еще не был Келли. Его звали Толбот. Он пробыл Толботом несколько месяцев, пока однажды зимним днем в дверях не появился его брат,^[211] и его-то звали Келли: злой мальчишка — глаза зыркают по углам, только и думает (как сказала жена доктора Ди), что бы стащить. Братец увидел, как хорошо Эдвард Толбот устроился и даже поимел какую-то власть над этим домом, — ему бы хотелось того же, но доктор Ди выставил его, однако не прежде, чем тот (хотя Эдвард и заходился в крике, пытаясь заглушить брата) рассказал все.

Так открылось, что Эдвард Толбот вовсе и не был ученым и не получил степень в Оксфорде, не странствовал по Уэльсу, а прятался в доме своего брата от констеблей магистрата. Он бессовестно лгал и даже сейчас не чувствовал угрызений совести; стыд — возможно, пожалуй что и печаль о том, что он принес в этот дом печаль, — но не раскаяние и не смущение. Казалось, прошлое для него — лишь собрание всевозможных историй, которые вполне могли измениться с тех пор, как он давеча к ним обращался.

Узнав правду (о чеканке фальшивой монеты, об ушах, публично отрезанных палачом за черное колдовство, — это преступление он упрямо отрицал), Джейн Ди еще больше уверилась в том, что боялась недаром и недаром с неприязнью смотрела на Келли. Теперь был ее черед говорить, и сказано было много слов, которые назад не вернешь, и хлопали двери, и вещи готовились к отбытию. Не останусь я в доме, где меня знать не желают. Где меня ненавидят. Сегодня же уйду отсюда. Убери руки от моего плаща. Позаботься лучше о своей женушке.

Вверх по лестнице, где за закрытой дверью плакала Джейн, и снова вниз, а там Келли не так уж и торопился уйти: он все еще укладывал книги доктора в суму, подарок самого Ди. От него — разлад в этом доме, он живет точно узник, лучше бы ему уйти в далекий край, где злые языки не будут трепать его имя. Не будет он больше сидеть в задних комнатах, не будет заниматься вещами, от которых нет никакого проку, уж лучше выучится какому-нибудь искусству, которое даст пропитание.

Но ведь нам обещали, обещали, еле слышно сказал доктор Ди, а Келли посмеялся над ним: Обещания, обещания, обещано-то было много, да только ничего не вышло.

Если они попросят хлеба, им не подадут камень: доктор Ди был уверен в этом. Что касается денег, то у него есть триста фунтов, и даже эти деньги он не может собрать, но он бы насквозь прошел всю страну, побираясь и в рубище, если бы мог обрести некое добро, обрести божественную мудрость и тем самым служить Богу, прославляя Его. Глаза полны слез. Он-то думал, что Келли хоть в этом един с ним — сердце к сердцу. В конце концов Келли опустил на пол свою сумку и отвернулся к темноте за окном, не говоря ни слова; он тоже поплакал немного.

Причиной всех несчастий был дух по имени Белмагель, возжигатель, столь долго следовавший за тобой: так сказал на следующую ночь добрый ангел Уриэль,^[212] когда, вместе преклонив колени у стола, они стояли в дальней комнате перед чистым кристаллом, в котором Келли (но не его наниматель и хранитель) видел движение из мира иного.