Обещание нежности - Рой Олег

Кажется, ее счастье «вопреки всему» начинало сбываться. Во всяком случае, Наташа на это очень надеялась.

А потом она стала ждать его и ждала целую вечность. То есть в тот, самый первый раз Максим вернулся довольно быстро: командировка оказалась краткой, в руководстве экспедиции пожалели молодожена и при первом же удобном случае отправили в Москву. Но мало-помалу его командировки стали все более частыми, отлучки — все более длительными, а вся Наташина жизнь превратилась в одно сплошное, огромное, невыносимое, коварное ожидание.

Коварным это ожидание было потому, что возвращения мужа в столицу и дни, проведенные вместе с Наташей, никогда не давали ей того чувства удовлетворения, той радости, которых она ждала от них. Ее надежды оказывались все более обманутыми раз от раза; ее любовь, становившаяся все ненасытнее, не соглашалась мириться с кратким и, по сути, почти формальным присутствием в ее жизни, которое предлагал ей Максим. А он, не понимая, чего именно ждет от него эта женщина, так быстро ставшая его женой, — разве не с ней он проводит все ночи, когда бывает в Москве? — уже тяготился ее любовью и надеждами.

Сценарий его возвращений к ней всегда бывал одним и тем же. Страстный поцелуй при встрече и первая ночь, полная такой неизъяснимой нежности, что всякий раз Наташе казалось: ради такой любви, такого самозабвения можно простить все, что угодно… Его внезапное исчезновение на следующий же вечер, которое потом повторялось с неизбежностью смены времен года и заканчивалось традиционным и равнодушным объяснением: «Извини, засиделся с ребятами…» Рюкзак, кинутый под вешалкой. Любовно и бережно перестиранная ею одежда, с коротким «спасибо». Огрызки хлеба и яблок, притаившиеся где-то в складках необъятного рюкзака и подающие признаки своего существования только внезапным запахом тления, которого вообще-то можно было бы в квартире и избежать. Вечные опоздания, где бы и когда бы они ни договорились встретиться; вечный отказ заехать повидаться с ее матерью; вечные бородатые друзья-геологи, заполонявшие их маленькую комнатку… Одни и те же песни под гитару, один и тот же портвейн, разговоры о политике и найденных минералах. И один и тот же диалог, повторявшийся с небольшими вариациями из раза в раз с каждым его приездом.

— У нас как-то неуютно, — говорил он, позевывая наутро после очередной затянувшейся вечеринки и обводя неодобрительным взглядом следы разрухи в комнате. — Неужели нельзя как-то обустроить нашу жизнь? Купила бы новые занавески, что ли…

— Я покупала, — со вздохом напоминала Наташа. — Но в прошлый раз твой любезный Сергеич явился к нам со своей овчаркой, и она ободрала не только обои, но и новые шторы. Совершенно невоспитанный пес.

— Отличный пес. Сергеичу совершенно некогда его воспитывать. Он все время в поле, в деле… А кстати, вчера нам опять было не на чем сидеть, когда ребята пришли. Тут уж овчарка ни при чем. Просто ты совершенно не хочешь заниматься домом.

— Я хочу, — терпеливо откликалась жена. — Я же купила без тебя и посуду, и постельное белье, и даже немного мебели… Помнишь, в прошлый раз тебе понравились наши новые стулья? Но перед последним отъездом вы показывали друг другу какие-то новые позы из йоги и соорудили из стульев помост, чтобы демонстрировать на нем возможности человеческого тела. Наверное, тело может выдержать больше, чем стулья: вы все целы, а мебель — нет.

— Подумаешь, какое дело! — возмущенно отвечал Максим, подбираясь поближе к входной двери. — Что же мы, стулья не купим? А пока я же принес ящики — из того овощного, на углу. Это все равно что табуретки. Чем они тебе хуже стульев?

— Но ты сам говоришь, что вчера не на чем было сидеть… Твои гости не хотят сидеть на ящиках.

— Это ты не хочешь! — уже не сдерживаясь, цедил сквозь зубы муж, и глаза его становились холодными и злыми, а длинные ресницы начинали казаться Наташе острыми шпагами, готовыми проткнуть ее насквозь. — Подумаешь, табуреток ей не хватает! Выходила бы замуж за космонавта, если геолог тебя не устраивает.

И исчезал за дверью, демонстративно хлопнув ею на прощание. А она едва подавляла желание закричать от безнадежной тоски, которая становилась в ее сердце почти непереносимой уже через неделю после его приезда.

Наташа задыхалась без Максима, но и его появления, становившиеся все более краткими, не давали ей ощущения, что можно наконец-то вздохнуть полной грудью. Ей было плохо без него; ей было плохо с ним. Она не смела ни на что пожаловаться матери, от которой совсем отдалилась, и не могла поделиться ни с кем из подруг, которых у нее попросту не осталось, — все они были оттеснены на дальний, почти неразличимый край ее жизни скоропостижной свадьбой, пылкой любовью, всей переменой ее участи. И, перестирывая в очередной раз его колючие скомканные свитера из рюкзака, она уже не упивалась родственной близостью этого мужчины, как прежде, а с грустью думала о том, что он даже не заметит, погладила она вещи или нет. Теперь Наташа твердо знала: ему это все равно.

Только работа в лаборатории Платонова по-прежнему приносила ей радость исполнения желаний, свежее чувство собственной полноценности, счастливую уверенность в завтрашнем дне. Она вписалась в небольшой, но спаянный коллектив легко и успешно; ее имя оказалось для новых коллег таким же «говорящим», каким было и для самого Платонова, а ее дипломная работа вызвала у сотрудников лаборатории восхищение, смешанное с удивленным почтением.

Ей нравилось приходить сюда по утрам и, облачась в белоснежный халат (эти халаты просто преследовали ее!), приступать к немому диалогу со своими пробирками, реактивами и записями, в которых не смог бы разобраться никто, кроме самой Наташи. Ей нравилось говорить с коллегами о том, в чем она превосходно разбиралась со школы, и произносить технические термины, которые непосвященным показались бы абракадаброй, а для нее звучали настоящей музыкой. И еще ей нравилось наблюдать, как носится по коридорам и кабинетам ее маленький, кругленький, вечно встрепанный начальник, всегда деловитый, всегда веселый и без умолку болтающий о своих новых экспериментах.

Среди этих экспериментов были и вызывающие скрытую усмешку у всех сотрудников Платонова, исключая, пожалуй, лишь Наташу. Будучи патологически маленького роста (и пользуясь тем не менее немалым успехом у дам), ее начальник без конца изобретал все новые и новые биохимические соединения, помогающие стимулировать в организме человека гормон роста. Глотая целыми горстями «сочиненные» им биодобавки, он только подмигивал девушке, наблюдавшей за ним в первые месяцы с немым ужасом в глазах, и успокаивающе отвечал на ее недоуменные расспросы:

— Я, Наташенька, ничего не боюсь. Не для себя же стараюсь — мне-то уже ничего не поможет, старенький я уже, — а для человечества. Нефть нефтью, ею мы по плану занимаемся, а это уж так — в свободное время, ради хобби-с. Надо же людям и личное счастье иметь, правда же?

— Да какое там личное счастье! — в сердцах отвечала Наташа. — Вы как маленький, Валерий Павлович, право слово. Только младенцы все подряд себе в рот тащат. Нельзя же на себе экспериментировать, это я вам как бывший медработник говорю!

— Медработник она, — начинал сердиться Платонов. — А того и не знаешь, что запрещать человеку заниматься любимым делом преступно и глупо. И кстати, очень вредно для его здоровья… Сказал, что выведу синтетический гормон роста — и выведу, вот увидишь!

Но пока Платонову удавалось «вывести» только волосы на собственной голове (которые выпали так внезапно, что никто из сотрудников не посмел даже пошутить на сей счет)… Его эксперименты были опасны и легкомысленны, но этот человек и в самом деле ничего не боялся: общаясь с химией на «ты», он был уверен, что совсем уж непоправимого вреда своему организму никогда не нанесет. В конце концов, те вещества, которые он использовал в своих опытах — каждое само по себе, — были вполне легальны и безопасны. А если их соединения дают какие-то непредсказуемые эффекты… что ж, на то он и ученый, исследователь, чтобы в этих эффектах разобраться. Даже если ему и случалось попадать в больницу (однажды Наташа узнала, что и в их отделении он лежал когда-то вовсе не из-за «инфекции, подхваченной в отпуске», а тоже из-за последствий какого-то особенно неудачного эксперимента с гормоном роста), то и в этих случаях не терял оптимизма. И оставался все таким же шустрым, энергичным, гениальным Платоновым, которого не только обожал весь институт, но и нежно и преданно любила собственная жена и двое совсем взрослых детей.

— Ты понимаешь, Наташища, — он так и называл ее по имени с самых первых дней знакомства, — химия — это загадочная вещь! Никто из нас не знает, что с нами будет в старости: слишком уж много времени мы провели в общении со всякими непонятными реактивами. Так что не все ли равно, экспериментируем мы над собой сознательно, как я со своим гормоном роста, или неосознанно, как все химики на планете?