Эйсид Хаус - Уэлш Ирвин

— Ты знаешь свою проблему, старый? — спросил он меня с выражением на лице, приведшим меня в замешательство.

— Ну, — протянул я, — я не знаю, есть ли у меня хоть одна...

— Вот, старый, ты наглядно это для меня и проиллюстрировал. Ты только что обеспечил меня своими словами, как бы так выразится, графическим изображением того, что я имел в виду, понимаешь?

— Что ты хочешь сказать? — спросил я немного раздраженно.

— Только не злись, дружище. Это дружеский треп. Я только начал говорить так, потому что ты и я совсем улетели. Понятно?

— Понятно, — согласился я, переполняемый неловкостью. Я не выспался, а когда я не выспался, то всегда становлюсь параноиком. И параноиком меня делают не наркотики, а отсутствие сна. Наркотики лишь делают для меня затруднительным заснуть, так что они лишь косвенно ответственны. Если бы я только смог достать что-то, что могло заставить меня заснуть.

— Это дерьмо «я не знаю, есть ли у меня вообще проблемы», — глумился Пенмэн. — У нас у всех есть проблемы. У каждого чувака в этом баре есть проблемы. — Он обвел рукой убогий паб.

Непросто опровергнуть такое заявление: «У каждого чувака в этом мире есть проблемы».

— Это не такой уж показательный пример, — сказал я, но он тут же ухватился за мою фразу и прервал меня.

— Ну вот ты начинаешь снова: «Это не такой уж показательный пример»... — поддразнивал он меня, имитируя голос, звучавший больше как у Дениза, чем мой собственный. — Говорю тебе, дружище, ты свой в доску, но все же во многом умник. Дело в том, что каждый начинает умничать в то или иное время. Затем умник начинает действовать людям на нервы, доставать их. И умнику затыкают пасть. Вот таким образом все и происходит.

Я сидел ошеломленный.

— Теперь я не говорю, что ты, типа, перешел эту черту. Я пытаюсь сказать только, что лишь немногие чуваки могут пользоваться безнаказанностью, в отличие от остальных.

— Что ты имеешь в виду?

— Возьмем Дениза к примеру. Все знают, кто он такой. Так что ему сходит с рук то, что не сошло бы мне и тебе. Хотя однажды он зайдет слишком далеко и тогда...

Теперь меня действительно охватила паранойя. Никогда еще раньше Пенмэн так со мной не говорил.

— А кто-нибудь говорил с тобой обо мне?

— Послушай, дружище, я говорю только, что ты начинаешь не улавливать вибрации, — он отхлебнул колы, и положил руку на мое плечо.

— Да я вообще не собирался думать, что я лучше, чем какой-нибудь другой чувак, — оправдывался я.

— Послушай, дружище, не надо все это воспринимать близко к сердцу. Я лишь говорящие часы. Понятно? — он слегка покачал головой, затем обхватил ее ладонями. — Ты слушай, — раздраженно выдохнул он, — забудь, что я сказал, это все кислота.

— Нет, но ты посмотри, и каков расклад? И что говорят твои часы?

— Забудь.

— Нет, давай же, я хочу знать. Какой чертов расклад?

— Я сказал, забудь. Я в неисправности, понял?

В глазах Пенмэна была тяжесть, тогда как я чувствовал себя комфортно, доставая его.

— Да, это проклятая кислота, старый... — наконец согласился я.

— Да, это так, — поддакнул он, но в нем было заметна какая-то подлянка, тревожный уровень. Я чувствовал себя так, словно я сейчас расплачусь и начну молить: «ПОЖАЛУЙСТА, БУДЬ ЛАСКОВ СО МНОЙ».

Пенмэн совсем заебал мне голову. Пенмэн и кислота. Когда меня начало отпускать, я вернулся на квартиру отца и поднялся в мою комнату. Я лежал на кровати, критически осмысляя свою жизнь с жестокой брутальностью самоотвращения. Никакой работы, никаких квалификаций, за исключением степени с отличием по английскому и искусству, никаких теперь романтических привязанностей, потому что она ушла и наверняка не вернется, приятели, которые только терпят меня. Перспективы довольно хуевые и мрачные. Да, у меня была определенная отработанная социальная оживленность, но вера в самого себя, ведшая меня перед лицом всего этого всеподавляющего факта в извращенном смысле, теперь улетучивалась с дикой скоростью. Пенмэн написал мне эпитафию: УМНИК. Никто не любит умников; а у умника, соучастника в убийстве, действительно есть настоящие проблемы.

Это могли быть наркотики, это мог быть Слепак, или я сам мог сойти с ума, но положение скверное. Когда я садился на автобус или заходил в паб, люди, заметив меня, прекращали говорить. В автобусе рядом со мной никто не садился. Я самый последний человек, с которым кто-то сядет рядом. Неужели я пахну? Я думаю, что действительно чем-то пахну. Я принюхался к моей одежде, подмышкам, промежности. Я принял душ. Или же я уродлив? Я долгое время смотрел на себя в зеркало. Я уродлив. И еще того хуже, я — абсолютно непримечательный. Совершенное пустое невыразительное лицо, в нем никакого характера. Я должен был выбраться куда-то, так что я отправился к Рокси.