Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си

Наконец мы останавливаемся в городке, где, судя по всему, какие-то психи держат ферму по разведению мух. Я покупаю себе обжигающе горячий хот-дог и тут же принимаюсь отбиваться от мух, но одна все равно влипает в горчицу. Мексиканские мухи медлительны. Я оглядываюсь вокруг. Местечко – точь-в-точь как в боевике, где эти шулеры, которые раздели казино, стоят в отстрелочном коридоре и ждут, куда пойдет лифт, вниз или вверх. Так и ждешь, что вот-вот наткнешься на витрину, в которой выставлен скелет пианиста из ночного клуба – вот клянусь вам. И повсюду, естественно, Музыка. Музыка, и отчетливо пахнет крысами. Потом, когда я выхожу наружу, в горячее, хоть тарелки мой, утро, чтобы отлить, а потом уже забраться в кабину и немного поспать, мне прямо под ноги кидается ебучий скорпион. Как-то не наблюдается в знаках былой ясности.

Акапулько устроен примерно так же, как Мученио: по краям районы, где носят мешковатое белье веселеньких расцветок, потом идет зона поуже, где плавочки клинышком, потом – где кружевные вставки, а потом уже и центр, где сияют шелковые, в обтяжку. Мы взбираемся на последний холм перед видом на море, и вот она, окраина. Пелайо должен разгрузиться в Акапулько, прежде чем отправиться дальше, теперь уже на север, в свою родную деревню. Наше продвижение к центру города можно отследить по смене запахов. Скоро мы доберемся до тех мест, где будет пахнуть Гигиеническим Мылом для Домашних Любимцев, потом пройдем через зоны «Олд Спайс» и «Хербал Эссене», если, конечно, я не ошибся насчет того, что здесь – как дома. А пока мы тащимся через зону, где, если тебе приспичило нюхнуть дезодоранта, ты просто-напросто суешь палец в жопу, а потом нюхаешь в свое удовольствие.

Дорога вьется между холмами, покуда наконец на горизонте не начинает разворачиваться океанская гладь. Собственно, Акапулько – это большой такой круглый залив, весь застроенный отелями, отелями и еще раз отелями. Мне следует отыскать самый большой и уже оттуда позвонить Тейлор. Я отдаю себе отчет в том, что риск возрастает многократно: даже я что-то слышал про этот город, следовательно, здесь будет энное количество туристов из Штатов. Я, собственно, и слышал-то про Акапулько да еще про Кун Кан или куда там ездила один раз в жизни наша недоёбаная сучка Леона. Я чувствую, как по коже пробегает предчувствие дрожи. Я начинаю разглядывать высотные здания вдалеке, надеясь увидеть подходящую гостиницу, из которой можно будет позвонить, но в глубине души сам же и надеюсь, что таковой не обнаружится. Вот, блядь, полюбуйтесь, на какие фокусы пускается эта куча говна в человечьей голове, чтобы только избежать состояния внутреннего дискомфорта. У меня даже и на лице появляется такое выражение, словно я внимательнейшим образом сканирую прибрежные районы в поисках этой блядской гостиницы, и глазки сощурились, и даже губенки вытянулись вперед, от охуительной внутренней сосредоточенности на процессе поиска. Я даже начинаю играть сам с собой в совершенно детские игры, типа того: если увижу на улице синюю вывеску, тут же попрошу Пелайо остановиться. Но я же знаю, что если, не дай бог, я действительно увижу синюю вывеску, моя башка тут же придумает какую-нибудь причину, по которой останавливаться именно здесь ни в коем случае нельзя. А потом игра пойдет дальше, своим чередом: если я увижу вывеску, на которой будет зеленый цвет, я, честное слово, нет, дважды честное – непременно остановлюсь. А если честно, то я просто обосрался, дорогие мои, вот и все дела.

Пелайо разрешает все неразрешимые вопросы, остановившись у какого-то маленького придорожного бара, неподалеку от главного местного проспекта. Мы не жрали со времен тех самых засранных мухами хот-догов, а между тем суббота уже успела отмахать добрую часть дня. Пелайо останавливается на тротуаре возле бара и смотрит на меня. Он чувствует, что мне на какое-то время нужно влиться обратно в мой чистенький, только что из химчистки мир. Он дает мне понять, что если я хочу ехать с ним в его родной город, то должен буду подойти на это же место через два часа, а он тем временем разгрузится. Пока он все это говорит, между нами вырастает странная такая мембрана. Как будто он знает, что мое настоящее место – в одной из этих стеклянных башен, битком набитых богатыми людьми. Он знает, что ему в лучшем случае светит роль садовника в парке при одной из таких башен. И это в лучшем случае. Взгляд у него становится каким-то стеснительным, оттого, как все устроено на этом свете, и от воспоминаний о нашей странной дружбе. Он хлопает меня по спине, поворачивается и входит в бар, со своими невидимыми кольтами на поясе. Лукас тоже отворачивается, и вид у него смущенный. Вот ты и приехал, Вернон Гонсалес Литтл.