Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Пьер Ди Би Си

– На, глотни.

Я неловко ловлю ее на лету.

– Тей, раз уж ты приехала, я сразу хочу тебе сказать, что никаких убийств я не совершал. И ты будешь свидетелем – хорошо?

– Тпру, эй, притормози. Я не хочу даже, типа, ну, ты понимаешь, да? Я просто приехала к тебе, и все.

– Но если на суде, в смысле, если вдруг…

– Ты что, решил мне весь кайф обломать, а, киллер? – Она похлопывает ладошкой по простыне возле своего бедра. – Иди-ка к Тей-Тей, ты, преступный элемент.

Тейлор поднимает бутылочку, и мы оба роняем на грудь по глотку текилы. Я вытягиваюсь на кровати так, словно на поясе у меня два заряженных кольта. Она тянется к мини-бару, чтобы подхватить пару бутылок пива; для этого ей приходится наполовину слезть с кровати, и на секунду в воздухе застывает ее напрягшаяся попка. Линия трусиков. Бикини. Меня будто ножом полоснули поперек души. В мечтах на грани сна и яви я всегда вижу нас с ней вдвоем, наедине, в каком-нибудь укромном и замкнутом месте – но еще ни разу мне не хватало наглости представить себе, что мы вдвоем в роскошном гостиничном номере. Всегда это или кусты какие-нибудь, или поле, и она поглощает, всасывает меня в себя, как амеба, в коловращении вкуса поцелуя, и бедер, и губ, чье дыхание сушит выступившие на моей коже бисеринки пота. Где-то на заднем плане маячила возможность оказаться с ней вдвоем в запертой комнате, но я ни разу в жизни… Вплоть до нынешнего момента.

После четвертой я лежу, опершись на руку, и у меня такое чувство, будто сегодня мой день рождения. Алкогольные напитки в этом смысле – вещь просто незаменимая. Тейлор сбрасывает свои кожаные сандалии, и одна отлетает аж за телевизор. Она смотрит на меня совершенно стервозным, лисьим взглядом и принимается водить пальцем но горлышку бутылки.

– Вернон, расскажи мне, как оно все было – на самом деле.

Тоненьким таким голоском, голосом маленькой девочки.

Что я там говорил насчет недоумения и тревоги? Она перекатывается ко мне поближе, и вот уже нас разделяет один-единственный дюйм ее дыхания, с запахом спиртного и отдаленным намеком на привкус сыра. Мы не касаемся друг друга, мы просто висим на волоске и впитываем химические данные, как две дрожащие собачонки. Потом, подобно электротоку, кончик ее носа касается моего, оголенный провод оголенного провода. Мы растворяемся во рту друг у друга, моя рука находит округлость ее ягодицы, окатывает, обтекает, палец чертит линию вдоль края трусиков – не цепляет, не пытается поддеть, просто скользит и дразнит, все выше, чувствуя, как по краям ее отчаянного сопротивления начинает меняться климат: все ради Верна.

– Ты жестокий, ты зверь, – говорит она. – Скажи, что ты убил ради Тейлор.

Ее шепот становится ниточкой в кружеве, волокнистом, набухшем отчаянным внутренним жаром. Она, как змея из старой кожи, выпутывается из шортов и, передернув ногами, отправляет их на пол, к мини-бару. Трусики – Последний Рубеж. Я прячу лицо, когда морщинки у нее на холмике сами собой исчезают, и разворачивается тугая и плотная плоть, и движется мне навстречу, и заставляет мою руку выдавливать сквозь шелк чудесный нектар, целые лагуны нектара, который сочится через эластик и струйкой сбегает по ее бедру.

– Садист, господи, убийца, ммм, господи…

Она пытается сомкнуть ноги, она извивается изо всех сил, но не тут-то было, ей со мной не справиться, потому что я весь горю, и горю тем сильнее, чем больше она стесняется своей пахнущей мускусом влаги. Я оттягиваю в сторону плачущие навзрыд трусики и оказываюсь лицом к лицу с шелковистой дельтой, посреди которой возвышаются влажно поблескивающие островки плоти, и бисеринки пота на волосах, и пряные струйки запаха откуда-то изнутри и снизу; оливки, молотая корица и коктейль из крови с красным перцем. Она сдается, побежденная, и во всей Дикой Природе не остается ни одной нераскрытой Тайны. Ее ноги сгибаются в коленях и поднимаются вверх, и она принимает в себя мой язык, мой палец, мое лицо, она брыкается и стонет, ее возбужденные складки-манжетки-стиснутые-десны всасывают меня в пахучую мокрую истину по ту сторону трусиков, денег, правосудия и грязи, и прожигают в моем мозгу следы: как кислота сквозь масло. Пальцем в небо, и Люси в ёбаном небе с алмазами.

– Ммм, ч-черт! Расскажи мне, что ты сделал с этими людьми, скажи мне, что тебе это нравилось.

Я не издаю ни звука.

– Ну, скажи! Скажи, что ты их убил!

Ноги у нее постепенно теряют гибкость, она отстраняется, и я принимаюсь шептать ей на ухо, пока она не расслабляется снова и не прижимает мою руку к бугорку между ног – сама. Я слышал про таких девчонок: еще и не про таких слышал.