Я вернусь... - Воронин Андрей

Он рывком затянул под воротом сорочки галстук, оправил пиджак, наклонившись, пригладил перед туалетным зеркалом волосы, выпрямился и расправил плечи. Шок уже прошел, Андрей Никифорович взял себя в руки и вспомнил о том, что брань и оскорбления никогда и никому не помогали в улаживании по-настоящему трудных и сложных проблем. Господин адвокат вернулся в свою золоченую скорлупу, закрылся в ней, задраился наглухо и напоследок опустил на лицо непроницаемое забрало джентльменской невозмутимости.

– Прошу меня простить, – корректно и сухо сказал он, глядя поверх гладкого голого плеча Зинаиды Александровны на вспышки рекламы в замерзшем окне. – Боюсь, я позволил себе проявить недопустимую несдержанность. Мне бы очень не хотелось, чтобы этот прискорбный инцидент как-то повлиял на... э... наши профессиональные взаимоотношения. Я... Словом, вы должны меня понять. Мужчины очень не любят, когда их бьют по... гм... ниже пояса.

– Да, – не поднимая глаз, согласилась Зинаида Александровна и, округлив губы, выпустила из них плотное дымное облачко. – Мне следовало иметь это в виду, простите. Да, вы правы, не стоило вести дело подобным образом. Мне очень жаль, поверьте...

– Так забудем? – с самой сердечной улыбкой предложил Лузгин. – Вы не подумали, я погорячился... В конце концов, не ссорятся только те, кто совершенно друг другу безразличен.

– Забудем, – с легким вздохом согласилась Зинаида Александровна. Она поднялась с постели, потушила в пепельнице сигарету, сделала шаг в сторону Лузгина, но передумала, отвернулась, подошла к окну и стала смотреть в него, крест-накрест обхватив руками голые плечи. Она не испытывала ни малейшей неловкости, разгуливая обнаженной перед своим упакованным в выходной костюм работодателем; она была выше этого, да и стыдиться ей, по правде говоря, было нечего – прятать под одеждой такую фигуру просто грешно. Да еще в ее возрасте... – Забудем, – повторила она, глядя в окно. – Непременно забудем, сразу же после того, как уладим наши финансовые разногласия. Думаю, мое предложение можно с чистой душой назвать взаимовыгодным.

– Мне так не кажется, – обращаясь к ее гладкой голой спине, вежливо возразил Лузгин. – Предложение, бесспорно, любопытное, но в его нынешнем виде оно представляется мне совершенно неприемлемым. Как это ни прискорбно, но, увы... Единственное, что я могу вам твердо обещать, – это что я тщательно обдумаю ваше предложение и выдвину встречное, более... гм, прошу прощения... более разумное.

Больше всего ему сейчас хотелось прыгнуть вперед, как делал он это в Клубе, в тесном кругу потных торсов и ощеренных пастей, схватить голое податливое тело стальными пальцами, вонзить ногти в упругую плоть, в перечеркнутую предательскими поперечными морщинками, но все еще восхитительно гладкую шею, сдавить изо всех сил, чтобы хрустнула переломленная гортань, чтобы кровь брызнула из-под ногтей и вывалился наружу почерневший язык... Чтобы это красивое тело в последний раз выгнулось дугой, содрогнулось в мучительном спазме и обмякло – навсегда, навсегда...

Но как раз этого-то он и не мог себе позволить. Самый простой способ – не всегда самый лучший. Ему не раз приходилось выступать на процессах по уголовным делам, и он знал, что даже самый опытный преступник всегда оставляет следы. Другое дело, что на предварительном следствии следы эти часто остаются незамеченными, затоптанными, пропущенными... Отсюда и бесчисленные "глухари", и так называемые "нераскрываемые" преступления... Себя Андрей Никифорович опытным преступником не считал; он вообще не считал себя преступником – с какой стати? И что с того, что он был гораздо умнее и гораздо грамотнее любого самого удачливого и опытного преступника? Что с того, что о связи его с внучкой фрейлины никто не знал? Что с того, что машина его осталась стоять у конторы, а сюда он приехал на такси? Все равно кто-то догадывался, кто-то видел, слышал, чуял; в квартире полно его отпечатков, и на подушке его волосы, и в ванной его зубная щетка и бритвенный прибор, и мужские тапочки в прихожей – его тапочки, с его запахом... Запаховая экспертиза – слыхали? Есть теперь и такая, черт бы ее побрал... И, как ни старайся убрать следы своего пребывания в квартире, что-нибудь непременно забудешь. Трусы вот забыл же! Не волос на подушке, не отпечаток пальца на ручке смывного бачка – собственные трусы! Где они, кстати? Ах да, вот же они, в кармане...

И потом, эта рептилия, эта волчица благородных кровей, наверняка предвидела, что у него возникнет такое желание. Предвидела и приняла, наверное, меры. Письма какие-нибудь заготовила, предупредила кого-нибудь... Время у нее на это было. Немного, часа два, но ведь было же!