Тюрьма, зачем сгубила ты меня? - Колычев Владимир

– Больше он ничего не говорил ей? – пристально глядя на жену, спросил Карцев.

– Вроде нет. А что такое?

Похоже, она была искренне удивлена его настойчивостью. Похоже, она действительно ничего не знала. А Вика – баба, она бы обязательно растрепалась… Значит, Сизов – настоящий мужик, если ничего не сказал.

– Ничего… Михалев, думаешь, как умер?

– Не думаю я ничего. Собаке собачья смерть…

– Собака не собака, а сама нечистая глаз на него положила. Оттого и сердце остановилось.

– От чего от того?

– Чертовщина у нас какая-то в тюрьме. Привидения какие-то…

– От такой жизни здесь все, что угодно померещится.

– Да нет, в самом деле чья-то душа по тюрьме ходит. Как только появится, так труп… Не так давно одного похоронили. А на днях Скачок загнулся. Привидение, говорят, в камеру к ним шмыгнуло. Скачок посмеялся, а через сутки его вперед ногами из камеры вынесли…

– Ерунда, нет никакого привидения. Зря боишься.

– Я?! Боюсь?! – пренебрежительно усмехнулся Карцев. – После того, что со мной здесь было, я теперь самого черта не боюсь. Привидение… Поверь, люди здесь намного злее, чем самый лютый бес.

– Верю, – легко согласившись с мужем, кивнула Катя. – Человек страшней любого привидения…

В камеру после свидания с женой Георгий входил, как к себе домой.

Вторую неделю он в этом курятнике, и уже давно понял, что нет здесь никого круче, чем он.

Первые пару дней он вел себя тише воды, ниже травы, но потом и очень быстро распоясался. Позавчера жестоко избил Сережку, прихвостня смотрящего за камерой. А вчера выбил зуб самому главпетуху, загнал его под шконку, а сам занял его место… Одно обидно, теперь его будут считать главным петухом в тюрьме. Жесть, гнилой респект…

Камера мало отличалась от той, в которой его опустили. Та же вместимость, то же примерно наличие, только в двести двадцать шестой камере не было петуха у параши, когда он туда заехал. А здесь их было целых трое. Двое сидят на голом полу, шушукаясь о чем-то, третий драит, намывает унитаз. Ленка, Дашка и Малашка. Еще и Толька, бывший смотрящий из-под ближней к сортиру шконки выглядывает…. Сережке повезло больше, Карцев не стал опускать его ниже плинтуса, лишил привелигерованного положения, но на шконке оставил.

Ленке он дал пинка с такой силой, что бедный парень ткнулся головой в фаянсовую чашу. Досталось и Тольке.

– Сгинь, пидар! – гаркнул на него Карцев.

Он поднял ногу, чтобы ударить его по голове. И ударил бы, если бы Толька не спрятался.

– А это кто такой? – непонятно к кому обращаясь, спросил Георгий.

За столом, в позе униженного ходока-просителя сидел жалкого вида парень. Лет двадцати пяти от роду, маленький, худосочный, если не сказать, костлявый, под глазом огромный синяк, разбитая губа опухла. Завидев Карцева, он вздрогнул и вскочил.

– Левка я, Ситник, – вжав лысую голову в плечики, назвался он.

– Левка? Алевтина, значит?

– Нет, Левка… Я по беспределу, не по своей воле…

– Когда, где?

– Да еще по прошлой ходке… За девчонку сел, ну меня и…

– Здесь как оказался?

– Так это ж, дурака свалял. В хату заехал, а не сказал, кто такой…

– Что, и народ в камере зашкварил? – нахмурившись, сурово спросил Карцев.

Плевать он хотел на тех, чью арестантскую честь запятнал этот гад. Пусть их всех зачморят и опетушат, лишь бы только в триста тринадцатую камеру не загоняли. А то ведь битком в хату понабьются, да еще права качать начнут…

– Ну, получается, что да, – еще больше сжался Левка.

– Как раскусили?

– Малява по мою душу пришла.

– Почему жив до сих пор?

– Так это, били ж… Если б не инспектора…

– Кто?

– Ну инспектора. Надзирателей так сейчас называют…

– Ты, случаем, не мент, если все знаешь?

– Нет, за это будь спокоен…

– А не спокоен я. За то, что ты пидар гнойный, не спокоен… В нашу камеру пришел, народ шкварить? – презрительно, спросил Карцев.

– Так это, здесь же все такие! – в испуге изумленно захлопал глазами Левка.

– Какие такие?

– Зашкваренные… Ну, петухи…

– Кто здесь петух? – взвыл Георгий.

– Ну все… – опуская глаза, буркнул Левка.

– Ах ты, мразь!

Карцев схватил новичка за грудь, затащил его в угол камеры, не попадающий в сектор обзора со стороны надзирателя, и со всей мочи ударил его кулаком в челюсть.

Левка сильно ударился головой о стену и, теряя сознание, сполз на пол. Карцев не на шутку перепугался. Нагнулся, нащупал пульс. Жив.

Все обошлось. Левка пришел в себя, кое-как забрался на свою шконку там и затих.

Утром после завтрака Карцева вывели из камеры для встречи с адвокатом. Пухлый, розовощекий Илья Данилович встретил его, как всегда, приветливо. На иное и рассчитывать было нельзя, зная о тех гонорарах, которые он получал за свою работу.

В кабинете было прохладно, но у Ильи Даниловича на лбу выступила испарина. Он смахнул ее платком, в который тут же продул нос.

– Нездоровится что-то, в жар бросает, – смущенно улыбнувшись, сказал он. – Пора менять направленность.

– Какую направленность? – подозрительно покосился на адвоката Карцев.

– На гражданские дела переходить надо, а то устал я уже от этих тюрем. Вредно здесь находиться.

– Да? Не знал.

Илья Данилович как будто не заметил сарказма.

– Да, да, вредно, – подтвердил он. – И для психики вредно, и вообще…

– Туберкулез, СПИД…

– Ну, на счет СПИДа не знаю, а туберкулез здесь гуляет… И эти слухи…

– Какие слухи?

– Говорят, привидения у вас здесь водятся. А я человек впечатлительный…

– Привидения? Кто говорит?

– Да сегодня пропуск оформлял, говорили, эти, из охраны… Сегодня ночью привидение по третьему этажу бродило, по тюремному коридору. Надзиратели, говорят, видели. Ужас. Души замученных, невинно репрессированных маются…

– Когда, говорят, бродило? Сегодня ночью? – насторожился Карцев. Недоброе предчувствие ледяной рукой коснулось его горла.

– Да, сегодня…

Похоже, и адвокат разволновался так, будто призрак угрожал его собственной безопасности.

– И по чью душу? – невольно сорвалось с уст Карцева.

Илья Дмитриевич отнесся к вопросу совершенно серьезно.

– Не знаю.

– Ерунда все это, – словно стряхивая с себя наваждение, тряхнул головой Карцев.

– Действительно, ерунда.

Судя по той улыбке, которая появилась на лице адвоката, оптимизм арестанта оказался заразительным.

– Что-то мы с вами заговорились. Перед нами призрак народного суда маячит, а мы в мистику вдруг ударились… Я тут хотел обсудить с вами одно давнее дело. Об изнасиловании…

– Не понял! – всполошился Георгий.

– Ну, изнасилование было. Вашу девушку убили. Давно еще, в восемьдесят седьмом году… Сначала изнасиловали у вас на глазах, а потом убили…

– Мою девушку?! У меня на глазах?!

– Да. Я поднимал материалы уголовного дела, там все ясно написано. Подозреваемый – Пермяков Егор Артемович, позже осужденный по обвинению в убийстве…

– А, ну да, было такое… – сдался Карцев.

– Такое ощущение, как будто вы забыли этот давний эпизод, – заметил адвокат.

– Да нет, не забыл… Хотел забыть. Да как забудешь… Зачем вы мне об этом напомнили?

– Насколько я знаю, после этого события вы проходили курс лечения у частного психотерапевта.

– Кто вам такое сказал?

– Ваш друг. Лежнев Максим Игоревич.

– А-а, Макс… Нашел, что вспомнить.

– Правильно сделал, что вспомнил. И психотерапевт вас вспомнил. К счастью, он жив и может дать показания.

– Какие показания?

– О том, что вы пережили сильнейшее душевное потрясение.

– Зачем это?

– Вы меня удивляете, Георгий Степанович. Я собираю факты, подтверждающие вашу, скажем так, психологическую неуравновешенность, ранимость вашей души… Мы же договорились придерживаться версии, что гражданку Пахомьеву Елизавету Михайловну вы убили в состоянии сильного душевного волнения. И показания вашего психотерапевта как нельзя лучше повышают убедительность этой версии…

– Может быть, может быть, – не стал спорить Карцев.

В камеру он возвращался с тяжелой головой. По пути к своей шконке бить никого не стал, на Тольку даже не глянул. Лег на койку, задернул ширму… Девушку его убили. Давно, двадцать лет назад. Убили. Но кто это сделал?

Татьяна шла через луг, по нахоженной тропке, от Алексеевского пруда, в строну своего дома. Походка шаткая, как будто Таня косолапая. Гоша Карцев стоял у нее на пути. Вместе с Вадиком и Максом прятался за стогом сена – Татьяна не могла их видеть. Место безлюдное. Жарко, дурманящий запах свежескошенной травы и полыни. И в душе горячечный жар.

Татьяна вздрогнула, когда он вышел к ней, перегородил ей путь. Некогда белая кепка низко натянута на глаза, в зубах соломинка, руки в карманах брюк, одна нога на пижонский манер выставлена вперед.

– Куд-куда! Куд-куда! Вы откуда и куда?