Человек войны - Негривода Андрей Алексеевич

– В жопе! – ответил Андрей.

– В жопе они уже давно, юноша! Я хочу знать, иде они будут глубже моей собственной жопы! Вот уж правильно говорят, что где прошел один хохол-одессит, там двум евреям-одесситам делать нечего. Завтра в 20.00!

– Ладно! – Настроение Андрея резко улучшилось, и он даже заулыбался, впервые за последний месяц. – Ты же меня знаешь!..

По рюмкам разлили водку, и в этот момент к Андрею подсела Лина[32] , которая спустилась в бар вместе с другими официантами из основного зала, где они готовили столы к завтрашнему дню.

– О! Явление! – Она придвинулась поближе. – Ну!!! И де тебя носило целых два месяца?

– В Афганистан ездил.

Генка и Лина переглянулись между собой как-то странно.

– Давно квасишь? – спросил у Андрея его старый друг.

– Недели две уже.

– Ага... Ну, ясно.

– А ел ты в последний раз когда? – Лина заглянула Андрею в глаза.

– Не помню, – честно ответил он. – Тоже, наверное, недели две.

– Шо, только водку и жрал?

– Ага. Ее, родимую.

– И не сдох?

– Не дождутся!

– А в Афгане че делал? – спросил Гена.

– За Усамой охотился.

Генка и Лина переглянулись еще раз.

– И как? Поймал?

– Не... Он в Пакистан ушел.

Гена долго и пристально смотрел на Андрея, а потом сказал с состраданием в голосе:

– Кончай бухать, братишка. А то такими темпами ты и на Юпитер слетаешь за террористами. Только не вернешься больше – у твоей ракеты двигатель накроется.

– Чем?

– Звездой!

Андрей улыбнулся и завернул прямо перед его носом здоровенный, смачный кукиш.

– Давай, пожуй маленько! – Генка пододвинул к нему тарелочку с жареными куриными ножками, а Лина поставила рядом тарелку с оливье. – Пожуй, а потом бахнем по маленькой, за наступающий праздник.

Ровно через минуту за столом стихли все разговоры.

Вся собравшаяся компания смотрела на то, с какой жадностью и скоростью Андрей уплетал за обе щеки все, что попадалось под руку, без разбора. Оливье, куриные ножки, мандарины, рыба, яблоки, грибной жульен... Все шло, как в топку доменной печи.

– Шо ж ты ко мне не пришел, земеля? – медленно проговорил Феликс. – Раз пожрать было нечего? Или я не нашел бы в ресторане, чем тебя подкормить? У тебя деньги-то есть на еду?

– Бу-бу-бу-бу-бу! – пробубнил что-то Андрей с набитым ртом.

– Шо ты там бубукаешь? Я спрашиваю, деньги есть у тебя, Аника-воин?

– Ты же мне сам только что дал, Фела! Лечи память, а то шо ж ты тогда за еврей, который забывает, кому какие деньги дает?

– За тех, шо я тебе дал, ты мне завтра пойдешь в магазин и купишь себе приличный костюм! Я шо тебя, на один день на работу беру?! Я спрашиваю, на еду у тебя деньги есть?

– Я выкручусь как-нибудь.

– Ты шо, вошь на гребешке? Крутиться он будет!.. – Феликс поковырялся в кармане пиджака и извлек на свет божий еще четыре стодолларовые бумажки. – Передайте ему денег.

– Фела... – Андрей перестал жевать. – Я не беру в долг. Мне нечем будет отдавать!

– А кто сказал, шо я даю тебе в долг? Кто-то слышал? Я и давать в долг – это два разных человека! Это твоя зарплата за работу в «Версале» за январь... Отработаешь восемь вечеров в шиши и шабат (в смысле в пятницу и субботу), и мы в расчете.

– А дальше?

– А дальше будешь работать на благо меня, за эти деньги! Или мало? Если тебе мало полтинник баксов в день, то нам с тобой не по пути!

– Нормально, – ответил Андрей. – Спасибо, Феликс.

– Ты свое «спасибо» заверни в тряпочку и засунь себе в гудок! А мне не «спасибо» надо, а нормальная работа ресторана, и шобы было без эксцессов, шума и пыли!

– А твои молодые качки как же?

– Да пошли они в то место, на котором я сижу! «Толстолобики»! Этими бараньими головами только стены пробивать! Там же в голове одна кость – мозгов даже у таракана с Привоза больше!..

Он поднял рюмку и выдал тост:

– За проверенные кадры!

Все выпили, и Феликс поставил последнюю «точку» в своем монологе:

– Лина! Соберешь на кухне пару пакетов приличной еды этому товарищу. – Он указал пальцем на Андрея. – И возьми из холодильника литровую «Finlandia», чтобы он не пил всякое говно! И приведи его до завтра в человеческий вид! Вы же почти год вместе жили. Ну, так дай ему, что ли, разок-другой. А то у него от спермотоксикоза скоро глаза вывалятся! Короче! Чтобы завтра был как огурец!

...Потом они всей компанией гуляли этот банкет еще часа четыре. Андрей попел всласть на пару с Генкой. Выпили они тогда прилично, но... Хороший напиток, отягощенный хорошей закуской, вызвал не обычный приступ хандры и депрессии, а, наоборот, хорошего настроения.

Так закончился этот день «возвращения к жизни».

А наутро Филин проснулся в одной постели с Линой.

Он смотрел на нее, спящую, и понимал, что никогда не любил и не полюбит эту девушку, что у нее никогда уже не изменится характер и ровно через несколько дней она снова превратится для него в «соковыжималку». Он уже тогда знал, что никогда не будет жить с ней вместе, потому что... Как было написано на обручальном кольце, которое подарил царь Соломон царице Савской: «Все проходит! Пройдет и это!..» Жить одному и ощущать свою ненужность было еще труднее! Филин не боялся смерти, нет. Но ему, прошедшему столько войн, было стыдно сдохнуть на чужбине, как последний бомж от водочного цирроза.

В общем...

Из двух зол выбралось меньшее.

А боль душевная... Она не ушла и не пропала. Она просто затаилась где-то очень глубоко, в самом дальнем уголке его исполосованной шрамами, изрубцованной войнами и потерями души, и превратилась в память.

...Из своей конуры в квартиру к Лине он так и не переехал, хоть и звала она его обратно жить вместе. Просто не хотел. Не хотел, потому что его затаившаяся память нет-нет да и напоминала о себе, и он уходил в себя на несколько дней, вспоминая Мари. Да и не было абсолютно никакого желания связывать себя с девушкой, к которой не питал никаких чувств. Ну, да! Она тоже была частичкой далекой Одессы. Ну, да! Жили год назад вместе. Да только... Не мог он забыть того, как она его предала, вышвырнув в чужой дом практически беспомощного, после нескольких операций. Нет, он не обижался и не злился на нее, а порой даже оправдывал в частых разговорах с Генкой.

– ...Слушай, Лысый. На хер оно тебе надо?! Вот скажи мне, тупому барану! Она же, сука, полгода доила тебя, как могла! Вот сколько ты домой приносил?

– Восемь тысяч... Иногда больше...

– Две штуки баксов!

– Ну... По тогдашнему курсу...

– И шо?!

Гена всегда распалялся не на шутку, когда заходил разговор об этом семействе. Дело в том, что Лина и младшая Генкина сестра Лера, Валерия то бишь, много лет, с детства в Одессе, были лучшими подругами. Они и по мальчикам начинали вместе ходить, и курить, и винишко по подъездам попивать... Ну, как это обычно бывает у подростковой молодежи тинейджерского возраста. Они дружили больше десяти лет, до того момента, пока семья Лины: она сама в возрасте двадцати трех лет, ее шестилетняя дочь и сорокалетняя мамаша – не приехала в Израиль. И опять же к Калюжным, к Генке и его «маме Рите»... А куда ж еще? Старые же подруги!.. А потом, через месяца полтора, Лина просто не впустила Риту к себе в квартиру, когда та пришла в гости и принесла каких-то там свежих котлет... Просто так, не впустила, мол, не хер тут делать. Вот Калюжные и Лера, которая жила в Одессе в том числе, на все это семейство и обиделись... Навсегда. А Андрей был между ними «миротворческим контингентом ООН», принимавшим на себя яростные нападки обеих сторон.

– А шо?

– Шо ты сумел собрать? Ты принес в ее дом двадцать пять штук баксов, Андрон! Ты тянул на своем горбу всю эту припиздэканную семью, а себе хоть что-то сумел отложить?

– Да ладно, Ген. Три бабы в доме. Каждую одеть надо. Русланке – учебники в школу...

– Ага! Ну, да! Лине с Эллой водочки. Да каждый день! Да не говна какого-нибудь, а хорошей, да подороже! Да пожрать послаще да повкуснее.

– Да оставь ты ее на хрен! Она мать-одиночка – ей же официально и работать-то нельзя. А мне че... Много надо, што ли?

– Ага! «Мать-одноночка»! А ты знаешь, шо она по этому статусу, ни хрена не делая, получает почти три тысячи!.. Да еще ей дают на съем хаты раз в полгода! И если прикинуть помесячно, то она от государства получает около штуки баксов! Я столько не зарабатываю, хотя маслаю сам знаешь как! И ты еще две штуки приносил! И на сигареты и пиво выпрашивал, мать твою! А когда из больнички вышел, она тебе не квартиру сняла, а комнату, блядина! И заплатила только за один месяц!