Ликвидатор - Гладкий Виталий Дмитриевич

Ничего, пусть жестко спать, зато есть надежда проснуться живыми…

Водитель, милостиво сделав крюк, высадил нас возле автовокзала. Я мысленно поблагодарил судьбу за то, что мне выпало дать деру из тюряги на Севере.

Только здесь шоферы подбирают попутчиков без особой опаски и не требуют платы за проезд. В центральных районах нам пришлось бы шпарить по проселкам до посинения, и никто на нас даже не плюнул бы, не говоря уже о том, чтобы подбросить до ближайшего города.

– Будем ехать автобусами с частыми пересадками, – сказал я Мухе.

Он молча кивнул, соглашаясь: похоже, мои подвиги в вагоне полностью отмели все его сомнения по поводу моей персоны.

– Едем в сторону… – Я назвал направление.

– Нет! – неожиданно резко ответил Муха. – Планы изменились. Берем курс не на Москву, а на Питер.

За все время поездки в грохочущем кузове "КамАЗа" мы не перекинулись даже словом, сидели нахохлившись, как сычи, каждый со своими невеселыми мыслями.

Что надумал Муха?

– Что-то случилось? – спросил я, заранее зная, какой будет ответ.

– Нас ждали. – Ненависть перекосила лицо Вараксина. – Я узнал одного из тех… – Он кивком указал в сторону тайги, где проходил железнодорожный путь. – Они думают, что накололи меня… падлы… Придет время – разберусь. А сейчас едем в Питер. Там есть надежные люди. Справим документы – и в Финляндию или Швецию. Потом… ладно, о чем сейчас базарить. Загад не бывает богат. Иди за билетами…

Я трясся, как эпилептик, на заднем сиденье допотопной развалюхи – ее только под большим бухом, и то с натяжкой, можно было признать автобусом. Рядом тарахтел костями Муха, с отвращением прижимая к лицу носовой платок, чтобы уберечь носоглотку от въедливой желтой пыли.

Изредка я прикасался к рукоятке пистолета, торчащего сзади за поясом (себе я оставил мощный полицейский "глок", а Мухе всучил бразильский пистолет "таурус" – им пользовался незадачливый киллер, первый из моих "крестников"), и пытался думать.

Самым неприятным из всей этой истории было то, что я потерял связь, и ни одна собака не знала, куда теперь пылил Волкодав. Мне было известно, что в поезде находился и мой связник, но во избежание засветки он держался от меня подальше. В его задачу входило лишь наблюдение, и то издали – конечно, до поры до времени, – а я обязан был облегчать ему жизнь предсказуемостью поступков и неторопливостью.

Облегчил…

Я с содроганием в душе представил, сколько икры уже наметал мой шеф. И даже услышал его голос: "Опять этот мудак Волкодав воду замутил!"

Ага, конечно замутил, его бы сюда… Теоретики хреновы…

Что делать, что делать?!

Киллер

Тренировки, которыми терзал меня отшельник, могли бы насмерть замучить человека помоложе и поздоровей, чем я. Единственным облегчением были часы медитаций, предназначенные для аккумуляции в организме биоэнергии ци. Да еще, пожалуй, дыхательные упражнения ранним утром и поздним вечером.

Но я не роптал. И думаю, что старик, несмотря на внешнюю невозмутимость, был доволен своим учеником.

Так прошло три месяца. Оказалось, я очень многое уже знал. Особенно что касается боевых разделов цюань-шу.

Конечно, я пока не мог несколькими движениями, как отшельник, растереть пальцами в порошок грецкий орех, не мог ходить по битому стеклу, спокойно подставлять грудь под удар меча или минут десять без дыхания сидеть под водой.

Но реакция и скорость у меня были вполне приличными, и кирпичи я колотил не хуже старика.

"Кто умеет вести правильную и спокойную жизнь, – поучал меня отшельник, которого, как в конце концов я выяснил, звали Юнь Чунь, – у того мускулы гибкие, а кости крепкие. Кто способен быть справедливым и спокойным, тот может стать по-настоящему стойким. При стойком сердце уши и глаза становятся чуткими, а руки и ноги – железными. Однако все способности человека хороши лишь тогда, когда они развиты и доведены до совершенства усердными радениями".

Я старался, как мог. Конечно, мне не все было понятно из многочасовых рассуждений старика, но я мудро помалкивал, понимая, что ему просто хочется выговориться за все долгие годы отшельничества, хотя он и ратовал за неодушевленных собеседников в виде деревьев и скал.

У нас была и особая, почти запретная тема – моя амнезия. Ее мы касались очень редко. Память упорно не хотела возвращаться, а короткие обрывки сновидений – как мне казалось, фотографическая мозаика прошлой жизни – были настолько кошмарны, что временами меня охватывал ужас, потому что главным действующим лицом в них являлся лично я.