Убить зверя - Гладкий Виталий Дмитриевич

Спустя минуту или две затрещали кусты и к пролому выскочили сразу трое запыхавшихся крепышей. Один из них держал в руках автомат, остальные были вооружены пистолетами. У кого-то из парней имелся фонарик, и яркий луч суматошливо метался среди деревьев и надгробий, приводя в еще больший трепет совсем потерявшего голову богомольца. Фанатичная уверенность в правильности принятого решения, еще совсем недавно толкавшая его на поступок, совсем не укладывающийся в рамки христианской морали, теперь сменилась элементарным страхом и отчаянием простого обывателя, угодившего в смертельную ловушку.

Все, что случилось потом, террорист-неудачник с ужасом осознал до конца уже дома, в ванной, где тайком от супруги отстирывал свой позор с исподнего. Когда он бежал от кладбища, то единственным, что ему врезалось в память, было ощущение нереальности происходящего. Ему чудилось, что он спит и видит кошмарный сон, в котором за ним гонится дьявол…

Казалось, что зверя родила сама ночь. Бесшумный, как смерть, он в стремительном прыжке опрокинул одного из парней на землю и вмиг разорвал горло. Второй, бежавший чуть сзади, все-таки успел уловить какое-то движение, и вскинул пистолет. Но выстрелить не успел – черная тень щелкнула клыками, с хрустом сломалась кость, и крик, в котором слились боль, ярость и страх, взметнулся к небу и унесся с ветром в сторону предместья. Третий от неожиданности нажал на спусковой крючок автомата, но из-за отдачи оступился и упал, зацепившись за корневище. Пули ушли вверх, кроша ветки и листву; почти не видимый в темноте зверь, оставив вторую жертву, все так же без единого звука метнулся к последнему из парней и придушенный хрип, донесшийся до потерявшего способность здраво мыслить богомольца, сообщил ему, что чудовище расправилось и с третьим.

Человек, уже не осознавая, что делает, неловко завалился на бок и, обхватив голову руками, скрючился.

Интуитивно он понимал, что пришел его конец. Как любой истинно верующий, человек не боялся умереть, но если смертный час приходит в таком кошмарном обличье, то даже самый сильный и смелый человек может поневоле дрогнуть.

Поступи зверя он так и не услышал. Его присутствие человек определил только по тому, как всколыхнулся и уплотнился воздух. И в тот же миг он сначала почувствовал резь в животе, а затем с ним случилось то, что в народе называется "медвежьей" болезнью. Зверь обнюхал человека и, как позже вспоминал террористнеудачник, недовольно фыркнул – словно чихнул. А затем он исчез, будто его растворила ночь, утерявшая спрятавшуюся за тучи луну.

Отлеживался человек не долго. До памяти его привел чей-то мат, раздавшийся совсем близко, среди зарослей терновника, облюбовавшего себе местечко у самого забора. Видимо, один из парней попал в колючую ловушку и теперь пытался из нее выбраться. Богомольный террорист вскочил на ноги и ринулся к пролому. Перебираясь через битый кирпич, он упал и расшиб до крови лоб, но боль от раны была пустяком по сравнению с пережитым страхом и моральными страданиями, материализовавшимися в виде мокрых штанов…

Утро застало человека перед домашним иконостасом. Еще никогда в жизни он не молился так истово и самозабвенно.

Глава 1. Опер по прозвищу Штымп[1]

Крокодил вырастал на глазах; вот он наконец выбрался из ванной, дотащил свой хвост до дивана и начал карабкаться на тумбочку, где стоял старый будильник.

– Брысь… гад…– старший оперуполномоченный городского уголовного розыска майор Клевахин вяло махнул рукой – и проснулся.

Крокодил из кошмарного сна превратился в здоровенного рыжего таракана, деловито и нахально исследующего когда-то лакированную, а теперь испещренную многочисленными кружочками от стаканов с горячим чаем крышку тумбочки. Похоже, ему было абсолютно наплевать и на хозяина квартиры, ворочающегося в не разобранной постели, и на хриплый голос будильника, от негодования подпрыгивающего на своих коротких рахитичных ножках.

– Убью, зараза… – Клевахин на ощупь нашел тапочек и замахнулся; таракан с осуждением пошевелил длинными усами и степенно удалился.

Успокоив старого приятеля – Клевахин приобрел хриплоголосого звонаря сразу после окончания Высшей школы милиции – он достал из портсигара папиросу, закурил и лег на спину.

Потолок… Давно не беленный, в ржавых подтеках – соседка с верхнего этажа забывала закрывать краны с регулярностью женских месячных. Но заставить ее возместить ущерб или хотя бы самолично прокупоросить и забелить зеленовато-коричневые проплешины не могли ни его приятель, участковый Бочкин, ни ЖЭУ. По пьяной лавочке Бочкин петушился: "Чего мы с этой грымзой церемонимся?! Давай я шепну пару слов местной шпане. Ей устроят такую "профилактику", что небо с овчинку покажется. Ты только скажи". "Использование служебного положения в корыстных целях…" – угрюмо отвечал Клевахин, изображая из себя честнягу. Бочкин горячился, доказывая свою правоту, но майор был непреклонен – он лучше, чем кто-либо знал, что связаться с Грачихой (так прозвали его соседку с верхнего этажа) может только умалишенный. Ее побаивались даже качки-рэкетиры, "смотрители" дикого рынка, где Грачиха, бабища гренадерского роста и весьма солидной комплекции, торговала всякой всячиной. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: она гоняла их, как бобиков, сызмальства.