Убить зверя - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Николай Иванович, можно начистоту?

– Давно пора, – резко ответил Клевахин. – А то вы с Бузыкиным мало того, что считаете меня недалеким, так еще и пытаетесь держать на коротком поводке.

– Да, ваша обида справедлива. И не думайте, что я – сукин сын, радеющий только за собственные интересы.

Мне этот Джангиров, если честно, до лампочки. Он мне ни сват, ни брат, даже не седьмая вода на киселе. И уж тем более я и в мыслях не держу ставить вам палки в колеса по ходу расследования дела. Мало того, я искренне надеюсь, что мы найдем снайпера, устроившего бойню на погосте.

– Тогда за чем остановка?

– За малым – Джангирова прикрывают сверху. И очень серьезные люди. Против них идти – это все равно что пытаться голыми руками остановить танк.

– И эти… господа вручили вам белый флаг и послали ко мне в качестве парламентария?

– Для них я просто букашка. Говорю вам это как на духу. Меня попросил мой шеф, его еще кто-то, и так далее. Кто на вершине этой пирамиды, я не знаю. И не хочу знать. Но поверьте, я бы даже не осмелился подойти к вам с такой просьбой, не будь уверен в невиновности Джангирова перед законом. Да, темная история, да, его показания могли бы помочь следствию – в какой-то мере – но лучше все оставить на своих местах и не ворошить без особой нужды осиное гнездо.

– А если в ходе расследования всплывут факты, подтверждающие вину Джангирова?

– В чем именно?

– Вопрос чисто гипотетический.

– Если Джангиров преступник, то я умываю руки. Появится нужный фактаж – давите его, как вшу.

– А вы в таком случае поможете?

– Если честно, мне просто деваться будет некуда. Вы ведь знаете наши порядки: пока ты на коне – почет и уважение, как только где-нибудь оступился – сразу с дерьмом смешают, невзирая на заслуги и чины. У меня, как и у вас, "доброжелателей" хватает. И если я проигнорирую ваши материалы по Джангирову, а вы их пустите по другому каналу – ведь так оно и будет, нет? – то меня с огромной радостью прибьют гвоздями к стене на всеобщее обозрение.

– Вы меня убедили, – сказал, поднимаясь со стула, Клевахин. – Пусть катится этот чернокнижник… к бениной маме. Меня и без его постной рожи изжога мучает.

– Так мы договорились? – недоверчиво спросил Атарбеков.

– Рука руку моет, Темирхан Даудович. Мент менту глаз не выколет. Можете доложить по инстанциям, что Клевахин хрен забил на их любимца. Пусть порадуются.

– Не забуду… – следователь торжественно потряс руку майора. – Все, что от меня нужно…

"Как же… – думал Клевахин спустя десять минут, когда выпроводил Джангирова, от которого, несмотря на жару в кабинете, веяло могильным холодом. – Так я для тебя, дорогой мой Темирхан Даудович, ножки и раздвинул… Не верь женщине – обязательно когда-нибудь подставит свои прелести другому, не верь прокурору, ему наплевать на твое чистосердечное признание – все равно статью пришьет. А что касается этого чернокнижника, то пусть пока поплавает в мутной водичке. Пока я ему не смастерю железный кукан с зубьями – чтобы не сорвался. Чует мое сердце, что у него рыло не только в пуху, но и в перьях. Интересно, чтобы он запел, узнав, что мне известны его игры с ножиком? Не-ет, брат, Джангирова рано брать на цугундер. Рано. Спешка нужно только при ловле блох…"

Глава 13. Базуль

Так паршиво старый вор "в законе" не чувствовал себя никогда. Ни в зоне, где его держали неделями в карцере на воде и хлебе, ни во время одного из побегов, когда он провалился под лед и, весь окоченевший, шел наобум, чувствуя, как постепенно, по капле, жизнь сочилась из одеревеневшего тела, ни даже в момент судебного заседания, приговорившего Базуля к "вышке". Он всегда верил, что удача на его стороне.

Наказание карцером не могло длиться бесконечно, а в бараке вора ждала братва, горячий чифирь, стопарик и кусок сала; на пути обледеневшего беглеца обязательно должна была попасться охотничья избушка – так и случилось – где он отогреется и обсушится; "расстрельный" приговор заменили на пятнадцать лет строго режима, который, после того, как опрокинулся очередной генсек и на его место поставили нового полужмурика, скостили до "червонца"[20]. Такую жизнь Базуль себе выбрал с четырнадцати лет, а потому не жаловался, не скулил и считал любые неурядицы временными и не стоящими особых переживаний.

Но сейчас, на закате жизни, когда он наконец вкусил ее другую, сытую и достаточно безмятежную, сторону, Базуль вдруг с невероятной остротой ощутил свой близкий, умопомрачительно глупый и унизительный конец. Удача не просто отвернулась от вора "в законе" – она жестоко посмеялась, "опустив" его так, как он проделывал это в зоне со смазливыми мальчиками.