Когда стреляет мишень - Серегин Михаил Георгиевич

— Неужели конец? — вдруг задумчиво спросил Афанасий.

— Самое ужасное, — тихо проговорил Владимир, — что мне уже становится все равно.

Какая-то ватная пустота.., я уже перестаю чувствовать боль. Наверно, это и называют смертью.

Как ты думаешь, Афоня?

— Думаю? — тяжело ворочая языком, откликнулся тот. — Ты хорошего обо мне мнения... Лучшего, чем был при жизни. Тогда ты не допускал, что я могу думать.., а теперь, когда уже все равно и когда все застывает.., как битум на крыше дома.., теперь ты говоришь, что я думаю?

«Вот теперь точно конец», — подумал Владимир и повернул голову направо. И хотя это было невозможно, он воочию увидел, как из-под разукрашенной кровавыми разводами и ссадинами кожи Фокина — которой он видеть не мог! — выступили белые кости скелета, тускло фосфоресцирующие желтовато-серыми отсветами.

— А как бы ты хотел умереть, Дима? — вдруг необычайно четко всплыл в ушах высокий и ясный голос. Совсем близко. Неужели.., неужели это и есть смерть, когда все желаемое выплывает на расстоянии протянутой руки, но только на миг, чтобы затем растаять и оставить тебя наедине с тем адом, который ты заслуживал всю свою жестокую жизнь?

Потому что голос, который услышал Свиридов — спокойный, равнодушный, чуть ироничный, — был голосом Ани.

* * *

...Работники спецслужб почему-то удивительно склонны к алкоголю. И бывшие, и нынешние.

Это Аня ясно уяснила за последние полтора года своей жизни. Свиридов и Фокин были не единственными «небожителями» элитных силовых структур — пусть бывшими, — которые демонстрировали перед ней склонность к отравлению организма и замутнению рассудка таким популярным у русского народа способом.

Афиногенов не опроверг этого сложившегося у нее стереотипа. Он снова быстро набрался столь полюбившегося ему дорогого вина и коньяка, предложил выпить с Аней на брудершафт и после того, как она с легкой улыбкой выразила согласие, молодецки опрокинул пятьдесят граммов конька и полез целоваться.

И нельзя сказать, что это было воспринято хозяйкой дома совсем уж неблагосклонно.

После перехода на «ты» Афиногенов совсем уж разошелся.

— А что, Аннушка.., м-м-м.., что ты думаешь делать ближайшую неделю?

— Кто ты по званию? — неожиданно спросила та, словно не услышав вопроса.

— Ма...ма...

— Не матерись, Дима, — с неподражаемой усмешкой отозвалась Аня.

— Ма...йор, — наконец выговорил Афиногенов.

— Ну так вот, майор Афиногенов, по-моему, ты еще не выслужил достаточно высокого звания, чтобы делать различные предложения свежеиспеченной вдове нефтяного короля, — с неподражаемым очаровательным цинизмом сказала Анна Михайловна. — Вот полковник, он же генерал Платонов.., над его предложением я еще могла бы подумать.

— Так я же еще ничего не успел предложить, — обиженно отозвался Афиногенов и икнул.

Аня сделала вид, что не заметила этого.

— Кстати, майор, — произнесла она после паузы, во время которой несколько обескураженный Афиногенов морщил лоб, пытаясь сообразить, а что же, собственно, он такого сказал, чтобы его настигла такая унизительная отповедь, — если не ошибаюсь, именно ты выстрелил из гранатомета в «КамАЗ», на котором ехали Свиридов и Фокин?

— Д-да.

— Я давно хотела у тебя спросить: а что чувствуешь, когда на тебя летит на огромной скорости здоровенный грузовик и ты знаешь, что можешь умереть вне зависимости от того, попадешь ли в него из гранатомета или нет?

Афиногенов покачал головой и выпил еще конька, а потом с тоской посмотрел на две пустые бутылки.

— Ну, — проговорил он, — что чувствуешь?

Чувствуешь, что.., да ничего не чувствуешь, все куда-то уходит.., меня же учили отключаться от всего, что не имеет отношения к четко вычлененной из всего мира цели.

— Отвечаешь как по уставу, — одобрительно сказала Аня. — Видна школа. А вот еще.., мне интересно, что же чувствовали в этот момент Свиридов и Фокин. Это еще интереснее, чем твои ощущения.

— Почему это ты вдруг заговорила о них, да еще.., ик! По такому вопросу? — подозрительно спросил Афиногенов, растирая пальцами побагровевшую физиономию.

— Это не я, это ты, — усмехнулась Анна, — вчера ты напился и рассуждал о том, как, наверно, они удивились, когда увидели тебя с гранатометом прямо на пути следования их героического «КамАЗа».

— П-почему героического?

— Потому что ты сам так сказал. А потом начал говорить, как вы замуровали их в нашем подвале...