Я вернусь... - Воронин Андрей

Юрий закурил и тут же раздраженно раздавил сигарету в пепельнице – курить он больше не мог, душа не принимала. Пепельница была все та же – синяя фарфоровая рыбка, стоящая на хвосте с широко разинутым, обведенным стершейся золотой каемкой ртом. Собственно, это была никакая не пепельница, а рюмка – последняя из подаренного когда-то отцу сослуживцами набора, очень по тем временам дорогого и шикарного, но от этого не менее безвкусного. Помнится, они любили всей семьей потешаться над этим набором, но гостям он нравился, и в праздники его всегда выставляли на стол, пока он весь не перебился, кроме вот этой самой последней рюмки. А потом отец умер, гости стали приходить реже, а потом и вовсе перестали приходить, а позже и мама присоединилась к отцу в его счастливом безвременье, а вернувшийся с войны Юрий окончательно закрепил за фарфоровой рыбиной статус пепельницы...

Он снова протер глаза и все-таки отправился на кухню варить кофе. Следя за кофе, чтобы не убежал, Юрий продолжал мысленный спор с Мироном. Доводы Мирона звучали убедительно, но все, что он говорил, отдавало эгоцентризмом. Однако Мирон прав, утверждая, что эгоизм – вещь естественная и здоровая, продиктованная встроенным в нас инстинктом самосохранения. А все остальное придумали люди, причем гораздо позднее и с единственной целью – чтобы легче было управлять другими людьми...

"Э, – подумал Юрий, – к черту эти дебри! Какая мне, в сущности, разница? Дело тут в другом. Дело в том, что, пока мы с Мироном чистили друг другу физиономии, мне было хорошо, а теперь вот снова плохо. На работу, что ли, устроиться? Так ведь вкалывать за копейки по восемь часов в день пять дней в неделю, когда у тебя денег куры не клюют, – это же смешно и глупо, а главное – никому не нужно. Ну, устроишься на работу, займешь чужое место, отберешь кусок хлеба у того, кто в нем действительно нуждается, принесешь домой, повертишь в руках – чего с ним делать-то? – а потом бросишь на полку и забудешь, потому что черствый хлеб тебе не нужен, тебе мясо подавай... А там, в этом клубе, все-таки живые люди, и проблемы у них такие же, как у меня, и валтузят они друг дружку по-настоящему, без дураков... Зато все живы, и совесть потом не мучает, не вертишься ночами в кровати, пытаясь понять, прав ты или виноват, когда палил в живых людей из автомата..."

Кофе зашипел и полился на плиту. Юрий спохватился, выключил конфорку, сдернул с плиты кофейник и перелил черную, как сырая нефть, курящуюся горячим паром жидкость в большую керамическую кружку. Он уселся за стол, обхватил кружку ладонями и, глядя в окно, стал прихлебывать обжигающее варево.

"В общем-то, рассуждать тут не о чем, – подумал Юрий. – Я ведь еще тогда, в кафе, решил, что непременно наведаюсь в их клуб, посмотрю, что да как. А почему бы и нет? Не понравится – уйду. Они ведь, насколько я понял, ни взносов не берут, ни страшных клятв на крови не приносят. Захотел – пришел, захотел – ушел... Или нет? Или у них там все-таки тайное общество, вроде масонской ложи? Если так, уйду сразу же, как только почую неладное..."

Было одиннадцать утра – самое время что-нибудь предпринять. Пойти в гости, например, или посмотреть телевизор, или учудить еще что-нибудь столь же бессмысленное. Первое января – всенародный день большого похмелья... Идти было не к кому, и никаких гостей Юрий не ждал, а телевизор... О Господи! Если бы тот, кто изобрел это чудо техники, мог знать, что по нему будут показывать спустя каких-нибудь полвека, он бы, наверное, удавился.

Юрий с сомнением покосился на холодильник. В холодильнике, насколько он помнил, имелось две бутылки "гжелки", литр недурного коньяка и даже какое-то вино – вермут, кажется, а может, и не вермут. Закуска там также имелась, причем в количестве, достаточном для утоления самого лютого голода, да еще и в ассортименте, способном удовлетворить самый взыскательный вкус. Ну, пусть не самый взыскательный, но с некоторых пор Юрий не держал в своем холодильнике отравы вроде магазинных пельменей или соевой колбасы. Напиться, что ли, в самом деле? А заодно и поесть...

Ему действительно хотелось выпить и, несмотря на предоставленный Мироном плотный завтрак, основательно перекусить, но вместо этого он почему-то вернулся в комнату и сначала присел, а потом, когда стало совсем уже невмоготу, прилег на диван. "Кофе подействовал", – говаривал в подобных случаях один его старинный знакомый, и Юрий, закрывая глаза, подумал, что этот веселый парень, превратившийся теперь просто в высеченное имя на гранитной плите, был прав: кофе не всегда действовал так, как от него ожидали.