Пиранья. Охота на олигарха - Бушков Александр

А впрочем, дареному цыгану в бороду не смотрят – тем более что медведи, числом три, хотя и молодые, не особенно и внушительных размеров, оказались самыми настоящими – тут уж трудно впарить подделку. И обращаться с ними цыгане – кто их там знает, настоящие или ряженые – умели. Для начала была показана по-настоящему уморительная сценка: «А покажи-ка, миша, как сосут лапу украинские власти, оставшись без российского газа». Судя по бурной реакции зрителей, Мазур сделал вывод, что изрядное их число как раз и имеет отношение к «черному золоту» и «золоту голубому». Полное впечатление, что так оно и обстоит, – сущую овацию устроили косолапым комедиантам.

Мазур все еще хлопал косолапому Ющенке, казавшемуся гораздо обаятельнее своего двуногого прототипа, когда Олеся решительно потянула его за рукав:

– Уходим немедленно... Лягушатник на горизонте.

– Где?

– Вон-вон-вон, у колонны с шариками... В полосатом галстучке. Только не оглядывайтесь откровенно...

Мазур оглянулся квалифицированно – у колонны, и точно, обретался невероятно импозантный джентльмен средних лет, причем «полосатый галстучек», с ходу определил Мазур, был натуральным оксфордским. Конкурент Мазуровых работодателей, нужно признать, образование получил неплохое – человек из западного истеблишмента ни за что не повязал бы «гаврилку», на которую не имел права... «Имели мы тебя вместе с твоим Кембриджем», – весело подумал Мазур, делая вид, что непринужденно увлекает Олесю в соседний зал. И тут же выругал себя: не стоило хвалиться и насмехаться, не закончив дела...

И через короткое время обалдел в очередной раз. Было отчего, ох, было...

Зал, в котором они оказались, как две капли воды походил на стандартную советскую танцплощадку едва ли не сорокалетней давности, из тех забытых времен, когда не было еще дискотек, а имелись исключительно танцплощадки. Вдоль стен – ряды желтых стульев из прессованной фанеры, какие стояли и в кинотеатрах, и в разномастных Домах культуры, под потолком протянулись вдоль стен кумачовые плакаты с лозунгами вроде: «Профсоюзы – школа коммунизма», «Комсомол – помощник партии», «Из всех искусств для нас важнейшим является кино» (с указанием имени автора афоризма). А меж ними висели большие изображения всех шести орденов, пожалованных с барского плеча ленинскому комсомолу, красочные плакаты (помнил такие Мазур, а как же!), призывавшие молодежь крепить трудовую дисциплину, строить БАМ, осваивать новые знания и повышать культуру. Нереально широкоплечие, белозубые комсомольцы, кто в строительной каске, кто с лопатой на плече, обнимали за плечи нереально обаятельных, столь же белозубых комсомолок, а свободной рукой указывали то ли в светлое будущее, то ли в неосвоенные таежные дебри.

Мазур прямо-таки умилился, обнаружив среди всей этой ретрухи то ли точную копию, то ли подлинник плаката, мимо которого он каждый день браво маршировал в бытность курсантом – столь же невероятного обаяния и немыслимой наглаженности молодой матрос, с улыбкой вещавший зрителям: «Крепи могущество советского военно-морского флота!»

– Ну ничего себе... – сказал Мазур с искренней душевной теплотой.

– Это Вадик устроил, – тихонько пояснила Олеся. – Любит он подобные забавы, ностальгия гложет...

Проследив за ее взглядом, Мазур высмотрел Вадика – невысокого лысого толстячка, энергично крутившегося среди музыкантов на эстраде (опять-таки одетых по моде тех времен). Было ему не менее шестидесяти – действительно, для него это память о золотой (не в финансовом смысле, надо полагать) молодости, да и для Мазура тоже.

– Вы, конечно, этого не застали... – сказал Мазур.

– Это комплимент?

– Констатация факта.

– Действительно, – сказала Олеся, – когда меня родители стали отпускать на танцы, повсюду были уже сплошные дискотеки... Атас! Лягушатник в дверях маячит... Пойдемте танцевать, они вот-вот начнут...

И тут лабухи вмазали, врезали, вжарили. Усилители, ручаться можно, тоже были старательно подобраны под стиль эпохи – никакого технического совершенства, чистоты звука, наоборот, хватало оглушительного шипения и треска, точь-в-точь как в безвозвратно сгинувшие времена Мазуровой юности, совпавшей, как оказалось, с дряхлением империи.

• Ах, как они вжарили...
• Лай-ла!
• Со всех вокзалов поезда
• Уходят в дальние края...
• Прощай! Под белым небом января
• Мы расстаемся навсегда...
• Прощай! И ничего не обещай,
• И ничего не говори,
• А чтоб понять мою печаль,
• В ночное небо посмотри...

А потом большая часть ламп погасла, и в наступившем полумраке медленно топтались пары, как лет тридцать назад, – и Мазур, в рамках дозволенного приличиями прижимая к себе Олесю, медленно колыхаясь в такт общему ритму, зажмурился и ощутил жгучий укол совершенно невероятного ощущения: показалось вдруг, что, если он откроет глаза, вокруг окажется одна из питерских танцплощадок начала семидесятых, и все вокруг будет полнейшей реальностью, и он увидит не только полузабытых девчонок в мини-юбках, но и живехоньких ребят в курсантских фланельках, часть которых стала почетными пенсионерами, а часть однажды словно бы растворилась в воздухе, неизвестно толком, на каком меридиане – без могил, без лиц, без имен, словно вовсе их на свете не бывало... А впрочем, и лица уже стираются в памяти, это только в молодые годы казалось, что всех будешь помнить вечно, что они будут стоять перед глазами, как живые, – но мало ли в чем бываешь накрепко уверен в молодые годы...