Тень прошлого - Воронин Андрей

– Откуда? – пожал плечами Илларион.

– Ну, мало ли…

Мещеряков назвал адрес. Потом, подумав, добавил кое-что еще. Илларион выслушал его, задумчиво склонив голову, и снова пожал плечами.

– Даже и не знаю, – сказал он. – Нет, за первое, конечно, спасибо, но вот второе.., не знаю. Непривычно как-то. Впрочем, все равно спасибо.

Они уже стояли возле машины. Илларион отпер дверцу и оглянулся на Мещерякова.

– Подвезти?

– Не надо, – сказал полковник. – Не могу я видеть, как ты на ней ездишь, сердце кровью обливается. На такси доберусь.

– Как знаешь. Будь здоров.., и спасибо.

– Не за что, – отмахнулся Мещеряков. – Удачи.

Свернув за угол, Илларион сбавил ход и, дотянувшись, открыл бардачок. В бардачке лежала тяжелая черная «беретта» с двумя запасными обоймами – это было «первое». «Второе» лежало в глубине бардачка, за пистолетом и обоймами, завернутое в шуршащий целлофан.

Илларион не стал пока разворачивать пакет – просто посмотрел на него, пожал плечами и бросил обратно в бардачок.

Он ехал на Крымский Вал.

* * *

"Нет ничего нового под луной, – думал Илларион Забродов, гоня визжащую покрышками на слишком крутых виражах «шестерку» по московским улицам. – Большинство философов сходятся на том, что жизнь развивается по спирали. Возможно, но, когда тебе приходится всю жизнь ползти по одному и тому же витку этой спирали, она превращается для тебя в прямую, в лучшем случае – в дугу или круг…

Круг. Все-таки вблизи спираль больше всего похожа на круг. Ползешь-ползешь, а потом вдруг оказывается, что ты только что прополз по здоровенной куче дерьма.

Очистился, пополз дальше. Ползешь-ползешь – долго ползешь, десять лет, двадцать лет, – глядь, а ты опять в дерьме. Присмотрелся – та же самая куча. И запах тот же, и цвет, и даже отпечатки твоих ладоней имеются.

Это, что ли, ваша хваленая спираль? Круг – он и есть круг, по крайней мере, с точки зрения человека, который вторично вляпался в одну и ту же кучу «переработанного продукта»".

Званцев был тогда молодым, красивым и бесшабашно храбрым – как, впрочем, и все они. Для солидности носил усы, – не усы даже, а так, усишки, поскольку ничего лучшего по малолетству взрастить не мог, да и плохо они у него росли: гены пальцем не раздавишь, как авторитетно утверждал один подкованный в этих вопросах прапорщик. Обувался в кроссовки, на руках зачем-то носил тонкие кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Говорил, что для того, чтобы руки не скользили, а на самом деле насмотрелся дурацких фильмов, что в тогдашнем его возрасте было вполне простительно. Им тогда многое прощалось – не только нарушения формы одежды, – поскольку были они воинской элитой и занимались тем, к чему их готовили не один год, натаскивая, как псов. Пожалуй, они одни только чего-то и стоили там – во всяком случае, тогда, когда противника невозможно было просто закидать шапками или расстрелять с воздуха.

Что еще? Зеленый потник на голове, легкий трофейный бронежилет на голое тело, неизменная вязанка гранат через плечо, ослепительная улыбка и безотказный АКМ ну и, конечно, острый, отлично сбалансированный нож на поясе – этакий отечественный Рэмбо, любимец публики и гроза духов. Анекдоты рассказывал так, что все по земле катались, на гитаре играл, как профессионал, пел соответственно – причем без всей этой приблатненно-инфантильной мути. Поэтом не был и не рвался, текстов собственных не писал, а репертуар выбирал из старого и проверенного временем – Высоцкий, Окуджава, Галич, Ким… Классный был парень – лихой, стильный, фартовый и при всем при том далеко не дурак. Любил жизнь, и жизнь его любила: не раз и не два выходил он сам и людей выводил из таких переделок, что даже капитан Забродов, которому уже тогда кто-то приклеил кличку Ас, порой только руками разводил – ну вы, ребята, и даете…

Пили медицинский спирт и молодое местное вино. Баб местных трогать избегали – все тот же подкованный прапорщик громогласно утверждал, что противник не дремлет и использует все виды вооружения – до бактериологического включительно. Хохотали, но такая пропаганда действовала лучше любого брома. Ходили в рейды – взрывали, жгли – и уходили, отстреливаясь, по злым незнакомым горам. Как-то раз веселого молодого старлея – того самого, о котором речь, – представили к ордену. Он тогда раньше духов отыскал в ущелье подбитую «стингером» «вертушку» и вывел двоих оставшихся в живых членов экипажа, в одиночку натянув духам здоровенный нос.