Эти глаза напротив - Ольховская Анна

А заорать было от чего…

Похоже, Дворкину все же не удалось остановить кровь. И сейчас Павел лежал в центре огромной, матово отливающей багровым лужи. И его брендовая пижамка стала того же однотонного цвета…

Увидев пациента, врач инстинктивно отшатнулся, но буквально на мгновение. А в следующее мгновение Дворкин вместе с доктором и медсестрой уже аккуратно укладывали Павла на каталку, потом врач подсоединил к сгибу руки раненого иглу капельницы, пузырь которой вручил медсестре, и развернул каталку к выходу.

И в этот момент Павел открыл глаза.

Обвел мутным взглядом всех присутствующих, увидел меня, еле слышно прошептал:

– Моника?

– С ней все в порядке, не волнуйся! – Я вцепилась в свободную от капельницы руку. А чешуя, оказывается, мягкая, почти как кожа… – Спасибо тебе!

– Не показывай…

– Все-все, хватит разговоров! – нахмурился доктор. – Чудо, что он вообще очнулся!

И врач покатил Павла к выходу из палаты. Серовато-зеленая рука вдруг сжала мою ладонь, и, снова теряя сознание, Павел выдохнул:

– Не показывай… ей…

Поняла. Я попробую.

Каталка как раз немного застряла в проеме дверей, зацепившись колесом о косяк, и этих пары мгновений мне хватило.

Ну да, получилось не очень вежливо, но – цейтнот, что поделаешь!

– Вы что, с ума сошли?! – взвизгнула медсестра, с которой я, собственно, и сорвала медицинские повязку и шапочку.

– Не отвлекайтесь, – процедил Дворкин, тоже расслышавший просьбу Павла. – Следите за капельницей.

И накрыл тело подопечного сдернутой с моей кровати простыней.

В целом мы справились. Повязка и шапочка закрыли практически всю голову Павла, простыня спрятала не только окровавленную пижаму, но покрытые чешуей руки, так что на каталке мимо Моники провезли обычного человека.

Девушка попыталась рвануться поближе, чтобы разглядеть незнакомца по имени Павел, но отец удержал ее на месте. И даже заслонил собой, отгораживая от проезжающей каталки.

Моника, прикусив губу, напряженно смотрела вслед уже въехавшей в лифт каталке, и вдруг странно дернулась. И нахмурилась, во что-то вглядываясь.

Я проследила направление и тоже вздрогнула.

Из-под простыни выскользнула и сейчас безвольно покачивалась серовато-зеленая, покрытая чешуей, рука…

Но вряд ли Моника успела сообразить – что же, собственно, она увидела? Потому что каталка уже скрылась в лифте, грохнули закрывающиеся двери и послышалось равномерное гудение.

– Думаю, теперь все будет хорошо… – Мартин успокаивающе улыбнулся, но тут же снова нахмурился и даже побледнел вроде.

А потом заорал, глядя почему-то на пол:

– Бинты, антибиотики, шприцы, йод какой-нибудь – сюда, срочно!

Один из его секьюрити сорвался с места – подсознание выполняло команду. А вот сознание притормаживало, потому что парень, сделав пару шагов, озадаченно остановился:

– А… где это все взять?

– В процедурной, идиот! Ладно, я сам.

И Мартин подхватил меня на руки.

Кстати, вовремя. Потому что я, пытаясь понять причину его паники, тоже глянула вниз…

Нет, ну моя лужица, конечно, уступала по размерам кровавому озеру Павла, но тоже прилично так натекло, оказывается. А я в горячке и не заметила.

Впрочем, я не ограничилась жалкой лужицей, красные капли, строчки и вензеля довольно затейливо украсили скучный и однообразный пол больничного коридора, указывая траекторию моих перемещений.

Довольно своеобразную траекторию, стоит отметить. Почему-то вдруг вспомнился бег курицы с отрубленной головой.

От вида всего этого великолепия перед глазами вдруг все поплыло, ноги подкосились, раненая рука странно онемела…

В общем, вовремя меня Мартин подхватил, очень вовремя.

И склонившись к моему лицу, дрожащим от сдерживаемого ора голосом уточнил:

– Варя, где тут у вас процедурная?

Сейчас голубые глаза моего мужчины даже самый упертый пессимист не смог бы назвать холодными. Может, потому, что я впервые видела их так близко.

– Там, – остатка моих сил с трудом хватило на вялый взмах здоровым плавником.

Давненько меня не перемещали с такой скоростью, бережно прижав к груди. Последний раз езда на мужчине случилась в моей жизни около двадцати пяти лет назад. Правда, тогда я сидела на шее мужчины – ехала на папе Коле. Но скакали мы тоже быстро – нас гнал к даче начинающийся дождь. Мамусь и Олежка бежали своим ходом, а папа тащил уставшую после прогулки по лесу меня.

А забавно бы выглядело, устройся я сейчас не на руках Мартина, а у него на шее!

Блин, Варвара! Что за кретинские мысли? Нам бы выжить – непонятки с персоналом клиники уже забыла?

– А что происходит?

Кажется, выживем – непонятки закончились.

Во всяком случае, Людочка уже вышла из ступора и уже встала из-за стола, с недоумением глядя на тяжело груженного Мартина, на Игоря Дмитриевича с притихшей Моникой, на толпу разномастных и разновесных секьюрити.

А потом она рассмотрела пол…

– Ой, мамочки! – Недоумение сменилось ужасом. – Но… как это? Что это… Почему я ничего…

– Вопросы потом! – рявкнул Мартин. – Зовите врача! Срочно!

– Да-да, я сейчас… – засуетилась медсестра.

– Процедурная открыта?

– К-кажется, да…

– Так кажется или да?!

– Не кричите на меня! У меня и так голова раскалывается! Ой, Вадим Петрович! Как хорошо, что…

Судя по лицу появившегося дежурного врача, радости медсестры он явно не разделял. Но кудахтать и суетиться не стал, мгновенно уяснив происходящее.

И через две минуты я уже лежала на специальной высокой кушетке в перевязочной, а моей рукой занимались те, кому по должности положено.

Ранение оказалось не таким уже и тяжелым, пуля прошла навылет, не задев кость. Чего нельзя было сказать об артерии – отсюда и кровавые кружева.

Все зашили, все починили, а потом мне переливали кровь. И не запасную донорскую, а практически из вены в вену.

Кровь Мартина.

Да, вот такое вот совпадение – мы с ним не только родились в один день, но кровь у нас была одинаковая: и группа, и резус.

Монику отнесли в ее отделение, куда срочно был вызван профессор Ираклий.

С Павлом бригада хирургов – к вызванным Мартином вскоре присоединились очухавшиеся врачи клиники – возилась часа четыре. Потом мы узнали, что его сердце дважды останавливалось, но уйти Павлу не дали.

Хотя был момент, когда показалось – все, не получилось. Пациент уходил, уходил прямо на операционном столе. Несмотря на то, что пулю удалось благополучно извлечь и ювелирно соединить-сшить все сосуды, вены, ткани…

Но нужна была кровь. Очень много крови. И очень редкой крови – четвертая группа, резус отрицательный.

Практически весь запас донорской был израсходован во время и после первой операции Павла, когда нас только привезли. Осталось совсем немного, а пополнить запас не успели. И подвезти из другой больницы тоже не успевали…

В общем, Павел умирал…

А потом появился вызванный Дворкиным Кульчицкий. Как позже мне рассказывали, Венцеслав ворвался в клинику в ночной пижаме и тапках. Что для перфекциониста и эстета пана Кульчицкого раньше было немыслимо.

Но похоже, Венцеслав действительно привязался к своему странному сыну…

А еще у него оказалась та же группа крови, что и у Павла.

И наш Арлекино выкарабкался!

И только тогда триумвират Пименов-Климко-Кульчицкий вплотную занялись расследованием случившегося.

Были собраны и допрошены все, кто находился в эту ночь в клинике. Весь персонал, конечно, – больные толком ничего и не поняли, а некоторые вообще все проспали.

А вот персонал, весь, включая охрану, сторожей, нянечек, медсестер и врачей, подвергся странной ментальной атаке. Или воздействию неизвестного психотропного оружия – разобраться в природе явления было сложно.

Да и само явление казалось каким-то бредом, наваждением, дурным сном.

Больше всего похожим на массовый гипноз.

Ну, допустим, всякие там Кашпировские и иже с ними занимались чем-то подобным, но во-первых, там люди собирались в одном зале, кучненько, так сказать, да и не на всех действовало.

Здесь же – мало того, что атака шла выборочно, так ведь еще и «накрыло» всех и сразу. Где бы выбранные люди ни находились.

А некоторых превратило в марионеток. В частности – двух секьюрити. Дежурившего у палаты Моники и моего.

И если бы Монике не вздумалось срочно поговорить со мной об Арлекино…

Ее точно уже не было бы в живых. Потому что ее охранник в тот момент, когда девушка была у меня, вошел в палату и расстрелял «спящую подопечную». Вернее, он думал, что спящую – Моника сделала удачную копию себя, и парик сыграл немаловажную роль.

А поскольку его пистолет был, само собой, без глушителя, от грохота выстрелов проснулись пациенты соседних палат. Которым Элеонора – так, на всякий случай – дала номер своего мобильного телефона. Ведь ее девочка была психически неустойчива и всякое могло произойти.