Эти глаза напротив - Ольховская Анна

План был неплох. И вероятность успеха казалась высокой.

Если бы не одно «но».

«Дотянуться» до Павла не удалось. Никто из собранных Сильных не смог ментально отыскать его в клинике. И вместе – тоже. Словно его там не было вообще.

Но он там был! Иначе зачем бы там торчал Дворкин во главе своры своих отборнейших псов? К кому почти каждый день приезжал Венцеслав Кульчицкий? Да и сутками торчавшие вокруг клиники папарацци вряд ли упустили момент вывоза их ньюсмейкера из клиники.

А это могло означать только одно.

Павел обладал не только физическими возможностями рептилоидов, но и их ментальными способностями. И поэтому оказался «закрыт».

Стал ментальным невидимкой.

А это было плохо. Очень, очень плохо.

Потому что отследить его местонахождение на момент атаки было невозможно.

Но и откладывать операцию тоже нельзя – поджимали сроки. Венцеслав действительно всерьез намеревался изменить свое семейное положение, сменив статус на «разведен». И документы для Павла были уже почти готовы. И как удалось выяснить, у нотариуса лежало новое завещание, по которому Павел становился единственным наследником всего состояния и бизнеса Венцеслава Кульчицкого.

Да, можно было вообще не связываться с Магдаленой и ее свихнувшимся приемышем. Просто и незатейливо похитить бабу, превратив ее в то, чего она так боится. В подопытную крысу.

Но Магдалена – не бомжиха из подвала. Ее исчезновение – особенно на фоне исчезновения Павла – со стопроцентной вероятностью привлечет пристальное внимание не только правоохранительных органов, но и прессы. А папарацци землю роют и вынюхивают порой получше полиции. Назойливы, как мухи.

Но самое главное – то, что он озвучил Магдалене. Если все получится и Павел перестанет быть единственным гибридом, то настанет пора расе рептилоидов выходить из подполья. И происхождение гибридов должно быть подтверждено документально, причем без криминального налета.

А также понадобится свидетельство самой Магдалены, что она добровольно, без принуждения, согласилась на эксперименты.

Если женщина, конечно, выживет. Хотя ученым строго-настрого велели обращаться с подопытной аккуратно и бережно, но… Мало ли что!

В общем, на момент принятия решения вариант с устранением двух девиц показался самым простым по исполнению.

А теперь…

Все с самого начала пошло наперекосяк.

Нет, с ментальной атакой Сильные справились успешно. Любо-дорого было смотреть на их работу.

Они сидели за круглым столом, взявшись за руки. Глаза закрыты, лица сосредоточены. Наверное, если бы они были людьми, то сейчас побледнели от напряжения, но цвет чешуи всегда оставался неизменным.

Так что за столом сидели неподвижные истуканы. И лишь иногда их пальцы сплетались с большей силой, чем обычно.

Персонал клиник и охрана благополучно отправились в ступор, больные спали, секьюрити возле палат девиц начали действовать.

И тут понеслось!

Оказалось, что вместо самой банкирской девки охранник метко расстрелял одеяло и подушку. Выстрелы переполошили больных – на них было изначально решено тратить минимум усилий, что оказалось ошибочным.

Кто-то из больных стукнул родителям этой Моники, те предупредили вторую девку, а там…

Там оказался Павел. И он один – ОДИН! – смог какое-то время противостоять атаке Сильных. Пусть недолго, всего несколько секунд, но сам факт!

И в результате?

Девки живы, пусть и не очень здоровы, едва не потеряли Павла, охрана усилена, да еще этот Дворкин подогнал человеческого Сильного. Пусть и не такого уж и сильного, но мешающего.

– Макс! – Ламин повернулся к старавшемуся занимать как можно меньше места в пространстве помощнику. – Вези сюда Магдалену.

– Зачем?

– Попробуем задействовать ее.

– Немедленно пропустите меня!

– В клинике карантин, посещение пациентов родственниками временно запрещено.

– Но мне надо! Там мой сын!

– Всем надо. – На лице преградившего вход в здание секьюрити эмоций отражалось не больше, чем на гипсовом бюсте неандертальца в школьном кабинете биологии.

Только в данном случае помимо бюста имелось еще и одетое в черную униформу мощное тело. Причем мощь эта была накоплена не жиром, а мышечной массой. Что, учитывая почти двухметровый рост секьюрити, делало проникновение в клинику невозможным. Тем более что охранник был не один.

Подобных ему парнишек в холле клиники да и на территории вокруг здания скопилось как-то необычно много. Словно это была не клиника, а следственный изолятор.

Что вкупе с запретом на посещение не могло не вызвать вполне объяснимого волнения в постепенно увеличивающейся толпе родственников и друзей пациентов.

Но Магдалену вся эта толпа плебсов не интересовала. Она искренне не могла понять – какого черта? Почему ее, ЕЕ, саму Магдалену Кульчицкую, не пропускают к сыну?!

Она так разозлилась, что сейчас действительно больше всего на свете хотела попасть внутрь. Совершено забыв о том, что поначалу ехать сюда отказывалась категорически.

Встретиться с этим монстром? Назвать его сыном?! Да еще и с максимальной искренностью демонстрировать свое раскаяние и якобы проснувшееся материнское чувство?!!

Нет-нет, даже и не просите! Да ее от одного вида этого… как его… Павла тошнит! А ведь надо будет еще и прикасаться к нему! По-матерински…

Но Ламин умел быть убедительным. Тем более что общался он теперь только в своем истинном обличье, не утруждаясь наведением морока.

И сопротивляться гипнотическому воздействию желтых глаз с вертикальными зрачками Магдалена не могла. А уж когда Аскольд Викторович улыбаться изволил! И между зубов мелькал раздвоенный язык…

В общем, она согласилась. Согласилась взять изящный золотой медальон на цепочке и вручить его Павлу в знак примирения. И обязательно проследить за тем, чтобы он надел медальон. А еще лучше – надеть самой, сопроводив ритуал материнским поцелуем…

Фу, мерзость какая!

Но – чего не сделаешь ради сына!

Да, ее сын – Сигизмунд! А все бредни насчет анализа ДНК Магдалена оставила за границей сознания. Просто не пустила эту информацию внутрь.

Ее разум не желал принимать неправильную реальность. Еще тогда, в момент появления на свет этого… этого…

Магдалена помнила то ощущение огромного облегчения и счастья, когда после очередного приступа жуткой боли вдруг услышала плач родившегося человечка.

Человечка…

Она не обратила внимания на исказившееся лицо доктора, принявшего ребенка. И со счастливой улыбкой спросила:

– Кто у меня?

– Мальчик, – глухо произнес один из лучших акушеров-гинекологов Москвы Иосиф Львович Либман, который вел беременность Магдалены.

– Покажите мне его!

– Вам надо отдохнуть, а потом…

– Покажите мне его! Немедленно! Я ведь слышу, как он плачет! Плачет – значит, здоров!

– Не совсем так…

– Дайте мне сына!

И тогда Либман протянул ей завернутого в пеленку младенца…

И Магдалена закричала.

Закричала от ужаса.

Потому что в пеленке ворочалось, кряхтело и требовательно орало НЕЧТО. Ни ушей, ни бровей, ни глаз – на их месте какие-то щелки. А эта мерзкая чешуя!

И вот ЭТО девять месяцев сидело у нее в животе?!!

Разум зашатался и устремился к краю пропасти, за которой утробно булькало безумие. Потом пришла спасительная тьма – Магдалена потеряла сознание.

А когда очнулась – рядом стоял улыбающийся Венцеслав, с гордостью разглядывая лежащего у него на руках ребенка. Заметив открывшиеся глаза жены, ласково произнес:

– Спасибо тебе, родная! Я не ошибся в выборе супруги. Ты произвела на свет прекрасного сына!

– Я? – Магдалена наморщила лоб, вспоминая. Ведь что-то не так, что-то явно не так, там какой-то ужас с ребенком.

Но в этот момент раздалось негромкое покашливание. За спиной мужа Магдалена заметила Либмана. Тот делал ей какие-то знаки, указывая на ребенка и явно призывая молчать.

– Ну, не я же, – усмехнулся Венцеслав, укладывая ребенка рядом с матерью. – Хотя некоторое отношение к его появлению на свет я все-таки имею. Да, дорогая?

И он нежно поцеловал сначала щеку Магдалены, а затем – чистый лобик малыша.

Который смешно поморщился от прикосновения губ и зачмокал во сне.

Ангельски красивый малыш с чистой кожей и золотистыми завитками, выглядывавшими из-под кружевного чепчика.

И Магдалена поняла – то, что она видела недавно, всего лишь родовая горячка, бред. На самом деле вот этот ребенок – ее! Совершенный, каким и положено быть чистокровному потомку аристократов.

И всем сердцем, всем своим существом женщина мгновенно прикипела к этому мальчику. К Сигизмунду.

Либман потом нес какую-то чушь насчет Марфы, спрашивал, что делать с больным ребенком. Но Магдалена и слышать ничего не хотела. А урода велела закопать где-нибудь в лесу, все равно такие долго не живут – Иосиф Львович сказал.