Друг от друга - Керр Филип

— Нет, так мы называем евреев. Многие из них стали католиками, конечно. Но других мы просто называли католиками, чтобы убедить Бразилию или Аргентину принять их.

— Но ведь это было довольно опасно?

— О да. Очень. Гестапо чуть ли не десять лет держало нас под наблюдением. А один из наших братьев даже умер в концлагере за помощь евреям.

Вот интересно, очевидна ли для него ирония ситуации: сейчас он помогает Эрику Груэну, гнуснейшему военному преступнику. Вскоре я выяснил: да, вполне очевидна.

— Это Божья воля, что братству Святого Рафаэля теперь приходится помогать тем, кто когда-то организовывал преследование его, — сказал он. — И кроме того, теперь враг другой, но не менее опасный. Враг, который считает религию опиумом, отравляющим души людей.

Но самое поразительное ждало меня впереди.

Поселили меня не в монастыре с остальными монахами, а в больничном изоляторе, где, как заверил меня отец Бандолини, мне будет гораздо удобнее.

— Ну, во-первых, — говорил он, ведя меня через просторный квадратный двор, — там теплее. В комнатах разрешается топить камины. Там удобные кресла, а ванные гораздо лучше оборудованы, чем в монастыре. Еду вам будут приносить, а когда пожелаете, можете приходить к нам на мессу в базилику. И дайте мне знать, если пожелаете получить отпущение грехов. Я пришлю к вам священника. — Открыв массивную деревянную дверь, он провел меня через комнату капитула в изолятор. — И вы не будете тут в одиночестве, — добавил он. — У нас уже живет двое гостей. Они покажут вам, что тут к чему. Оба дожидаются эмиграции в Южную Америку. Я вас познакомлю. Но не беспокойтесь: у нас не поощряется употребление прежних имен, по причинам вполне очевидным. С вашего позволения, и я стану называть вас тем именем, какое будет вписано в вашем паспорте, когда документ прибудет из Вены.

— А сколько обычно на это уходит времени? — поинтересовался я.

— Иногда несколько недель. А потом вам потребуется виза. Возможно, отправитесь вы в Аргентину. Сейчас все, по-моему, едут туда. Тамошнее правительство с большим сочувствием относится к немецким эмигрантам. И, конечно, вам предстоит плыть на пароходе. — Он подбадривающе улыбнулся. — В общем, думаю, придется вам примириться с тем, что пожить у нас вам предстоит месяц, а то и два.

— Мой отец живет тут неподалеку, — заметил я. — В Гармиш-Партенкирхене. Очень бы хотелось повидаться с ним до отъезда из страны. Думаю, это последний мой шанс.

— Вы правы, Гармиш совсем близко. По прямой — около ста километров. Мы доставляем туда, на американскую базу, наше пиво. Янки обожают пиво. Может, сумеете съездить на грузовике со следующей партией. Посмотрю, чем смогу вам помочь.

— Спасибо, отец, я вам очень благодарен.

Конечно, я не собирался в Аргентину, а только в Гамбург, как только получу новое имя и паспорт. Гамбург мне нравился всегда. Дальше от Мюнхена и Гармиша и того, что я намеревался сделать в Гармише, я уехать не мог, если не покидать пределы Германии. Но в мире не существовало мотива, побудившего бы меня вдруг отправиться на тихоходном пароходе в банановую республику, как „старые товарищи“, с которыми меня сейчас познакомят.

Тихонько постучавшись, отец Бандолини открыл дверь, за ней обнаружилась небольшая уютная гостиная, а в ней два человека, вольготно расположившиеся в креслах с газетами. На столе стояла бутылка виски и лежала початая коробка сигар „Регент“. Хороший признак, подумал я. На стене висело распятие и портрет папы Пия XII, на голове у него красовалось нечто вроде пчелиного улья. Почему-то, может, из-за маленьких очков без оправы и аскетичного лица, но папа показался мне похожим на Гиммлера. К тому же он оказался точной копией одного из мужчин, сидевших в комнате. Последний раз этого человека я видел в январе 1939-го, он стоял между Гиммлером и Гейдрихом. Еще помню, я подумал тогда: какой же он простецкий, заурядный. И даже сейчас мне с трудом верилось, что на него ведется бешеная охота, как ни за одним другим военным преступником в Европе. На вид — обычный человек, как многие: остролицый, узкоглазый, с немножко оттопыренными ушами, а над маленькими гиммлеровскими усиками — длинноватый нос, на котором сидят очки в темной оправе. Похож он был на еврея-портного, сравнение это, как я знал, страшно его злило. Человек этот был Адольф Эйхман.

— Джентльмены, — обратился отец Бандолини к этим двоим, сидевшим в гостевой монастыря, — хочу представить вам человека, который погостит у нас какое-то время. Это доктор Хаузнер. Карлос Хаузнер.