Купель Офелии - Брикер Мария

– Чего это с тобой и с твоими волосами? Тебя что, в больнице побрили? И вообще, что ты тут делаешь в фартуке покойной Бурмистровой?

– Пришла спасибо сказать за курорт, который ты мне устроил, – ехидно доложила Галина. – Подхожу к двери, слышу стоны. Вот, думаю, сволочь! Меня в дурку упрятал, а сам развлекается жестким сексом. Дверь со злости дернула. Ты же ее не закрываешь никогда по своей провинциальной привычке. Вломилась, чтобы морду тебе и твоей крале раскровянить, а у вас тут такое… Один солдат в отключке, другой в туалете, третий, как робот, громко зачитывает выдержки из Интернета, как принимать роды в экстренных случаях, и неразбавленный спирт хлещет. А девчонка корчится на кровати с умирающим младенцем в обнимку. Я в шоке от вас, граждане! Пришлось срочно лекции о родовспоможении вспоминать. Просто повезло, что я медучилище окончила и в роддоме практику проходила.

Ванька потрясенно молчал. Открывшийся факт биографии бывшей немало его удивил. Галочка говорила, что закончила Московский автодорожный институт. И сейчас трудилась по специальности на заводе в должности совсем не поэтической и к медицине имеющей весьма отдаленное отношение. Работу инженера Галя ненавидела, но держалась за нее из-за халявной койки в заводской общаге.

– В общем, я с твоим другом спиртику дерябнула для храбрости, и понеслось, – продолжала просвещать его Галина. – А волосы… Дурак ты, Терехин. Никто меня не брил. Просто имидж решила сменить. Настроение такое было. Вышла из дурки – дура дурой, но такая легкая и счастливая! Чувствую, все, не брюнетка я, а блондинка. Не нравится? – расстроенно поинтересовалась Галочка.

– Ну почему… Хорошо… – протянул Ванька, пряча глаза. Бывшая выглядела словно только что сбежала из психушки. Впрочем, она действительно оттуда, подумал он озадаченно. И напряг извилины, чтобы осмыслить происходящее: – Я чего, отрубился, что ль? А пока был в отключке, ты роды приняла?

– Роды принял ты, но до конца дело не довел, отвалился, – хмыкнула Галина. – Ты уж извини, некогда мне было тебя откачивать. Еще бы чуть-чуть, и ребенка спасти бы не удалось. Вы почему «Скорую» не вызвали, балбесы? От малыша избавиться хотели?

– Одурела! – заорал Терехин. Его аж затрясло от возмущения, и мозги сразу встали на правильные рельсы. – Ее акушерка в Крым умотала. А «Скорая» должна приехать. И родители ее тоже. – Он вытянул шею и с любопытством взглянул на малышку. Из черных кружев чепчика торчали пухлые щеки, курносая носопырка и чубчик рыжих волос. Забавная Чебурашка, улыбнулся Ванька. – Как ты вообще могла такое подумать, дура дурная? Блондинка, блин!

– Ладно, не ори, дитя напугаешь, – буркнула Галочка. – Значит, врачи сейчас приедут? Отлично! С роженицей и малявкой все уже хорошо, но все-таки новорожденного надо показать неонатологу на всякий случай. Иди, поцелуй уже свою готическую женушку, а я поехала.

Галина сорвала с себя фартук и рубашку, швырнула в Ванькину физиономию и застучала каблуками к двери.

– Галь, ты что? – оторопел Терехин. – Какая жена? Это… Подожди!

Ванька устремился следом, поймал Галю за руку, развернул к себе.

– Отпусти, – сухо сказала она, нахмурившись. – Ну ты и жук, Терехин. Оказывается, когда мы с тобой изучали Камасутру на этой колченогой койке, ты готовился стать папашей. Кобель ты паршивый! Сволочь! Молоденькую девочку обрюхатил, с другой шашни завел. Ни стыда, ни совести! Ведь я любила тебя, как полоумная. Верила тебе. А ты оказался жалким лгуном и подлецом!

– Ты что несешь? Никого я не брюхатил! Это не мой ребенок. Я ждал тебя! Скучал! Вино купил! Говорю же, она мне не жена! – попытался оправдаться Ванька, хотя оправдываться ему было решительно не в чем.

Галочка слушать оправданий не желала и прощать его тоже. Судя по запашку, спирту для храбрости она дерябнула немало. Глаза косые и печальные. Ну совсем как у Лукина, когда выпьет. Где он, к слову? Хлебников тоже куда-то запропастился…

– Кстати, твои друзья уже празднуют на кухне. Вали к ним, отмечай событие, пока жена не проснулась, – словно предугадав его вопросы, сказала Галина и вздохнула, обдав его перегаром.

– Говорю же, она мне не жена, – вяло сообщил Ванька.

– Какая разница, есть в паспорте штамп или нет, – отмахнулась Галочка. И перешла на деловой тон: – Короче, я заварила ей специальные травки. Настой в термосе у постели. Дашь выпить, когда проснется, чтобы матка лучше сокращалась. Неплохо она подготовилась к родам, я в ее саквояже все необходимое нашла. Проинструктировали девчонку грамотно. Но я бы акушерок из так называемых центров естественных домашних родов душила, как кроликов. Статистика смертей просто оглушающая. Девки молодые мрут пачками, дети рождаются калеками, а эти козы продолжают пугать беременных роддомами и рассказывать сказки о пользе родов в воду. Слава богу, что я рядом оказалась.

– Спасибо, – вякнул Терехин.

– Засунь свое «спасибо», знаешь куда! – ощетинилась Галочка и сотворила трагедию на лице. – Отпусти, я сказала! А то твоя увидит, как ты тут ко мне ластишься, расстроится, молоко скиснет. А я…

С этими словами Галина захлопнула за собой дверь.

– Надеюсь, на крышу она не полезет, – вздохнул Ванька и почувствовал необыкновенное облегчение, что поэтесса ушла.

В прихожую приплыл Лукин, пьяный в сосиску. На ногах стоял с трудом, а физиономия довольная. В руке Сеня держал бутылку чилийского, которое приготовила к родам готка – вино плескалось на донышке.

– А где… – икнул он и жестами обрисовал Галину: большие сиськи, глаза с поволокой, крутая попа и узкая талия. Выражение лица при этом у Лукина было сладострастным, а пьяненькие глазки горели плотоядным огнем.

– Вы что, вино с ней уговорили? – кивнул на бутылку Ванька.

– Ага, – радостно подтвердил Лукин. – Отпраздновали рождение твоей дочери.

– Какой еще дочери? Что ты несешь, придурок? Это ты Галке натрепал, что Кристина моя жена? – осенило Терехина. Он схватил Семена за грудки и встряхнул. – Бабу у меня решил отбить, гад?

– Дурак, что ль, совсем? Я столько не выпью! – гоготнул он и получил в челюсть. Сеня хрюкнул, стек по стенке вниз и обиженно засопел. – Да я, это самое, не в том смысле. Я имел в виду, что отбивать у товарища бабу мне западло даже спьяну. А вообще-то твоя вполне себе ничего. – Морда у Лукина снова залоснилась. – Стихи хорошие пишет, и сиськи у нее, это самое… Что-то «Скорая» долго не едет, – перевел он разговор на другую тему. – Слушай, Николай Васильевич, а у тебя дом два, корпус три, или корпус два, дом три? Я путаюсь все время.

Ванька лепет Лукина не слушал, до него наконец-то дошло: а ведь Галочка действительно полезла на крышу! Коктейли всегда действовали на ее мозг разрушительно, а медицинский спирт с винищем, плюс недавний выход из психушки, плюс огорчение по поводу его якобы жены-роженицы – вообще убийственное сочетание. Она не просто полезет на крышу, а крылья расправит и ведь сиганет оттуда, идиотка несчастная!

– Господи, что за день такой сегодня! – взвыл Ванька. – Когда уже закончится этот кошмар?!

Усиленно соображая, как поэтессу снять с крыши быстро и без привлечения санитаров, Терехин распахнул дверь, и его нос вдруг столкнулся с чем-то твердым.

В ушах зазвенело, в глазах вспыхнул яркий свет – и потух.

Января 21-го, 1859 года.

Милая моя, родная княгинюшка!

Невыносимо жить вдали от Вас, любовь моя, радость моя! Тоска сжигает мое сердце. Все еще не могу свыкнуться с мыслью, что больше никогда не увижу Вас. Что мы расстались не на миг, а на целую вечность. Порой меня охватывает нестерпимое желание вернуться и броситься к Вашим ногам, поцеловать подол Вашего платья и умолять сделать меня снова счастливым хотя бы на миг. Но выбор Ваш для меня священен. Не смею мешать Вашему благополучию и отягощать прошлым. Будьте уверены, никогда не нарушу я Ваш покой и безмятежность, ежели на то не будет воли Вашей.

Схожу с ума от несправедливого положения вещей. Вчера впервые простился с затворничеством и выезжал в соседнее имение на музыкальный вечер. Обескуражен и зол, что пришлось отбиваться от неумелого кокетства местных дам. Впрочем, старшая дочь хозяина семнадцати лет, за которую меня бойко сватали все мероприятие, девушка по всему благонравная, на личико прелестная, изящно музицирует, читает по-французски, свежа и неиспорчена провинциальным колоритом. И расположена ко мне со всей душой. Женой она была бы хорошей, послушной. Но мое сердце навсегда безраздельно предано Вам, княгиня. Посему выезжать больше не планирую, дабы не тревожить ум и сердце провинциальных девиц. К чему дарить ложную надежду? С каждым днем все больше верую в то, что мне никто не нужен, кроме Вас, любовь моя!