Мертвый шар - Чиж Антон

В двери расползлась узкая щелка, из которой стремительно выскочило нечто в черном и тут же захлопнуло за собой вход.

– Нечего там делать, – сказал хриплый старческий голос.

Нил Нилыч отошел в сторону. На Ванзарова уставились слезящиеся черные зрачки, как будто выпиравшие из корявого личика, перепаханного морщинами. Клочки седых патл выбивались из-под косынки, повязанной в спешке. Старушка, а вернее сказать бабка, если пожалеть слов «баба-яга» или «ведьма», казалась озлобленным хорьком, у которого от бессильной ярости шерсть встала дыбом. Хотя шерсти на сгорбленном загривке, конечно, не просматривалось. Мерзкое создание, на вид – глубоко за семьдесят, выглядело полным сил. Или, во всяком случае, способным вцепиться длинными когтями, то есть, конечно, ногтями, в лицо гостя. Такой нянькой в страшной сказке пугать. Между тем Нил посматривал на нее с тихим обожанием. Да, ко всему привыкнуть можно…

– Так и будем в смотрелки играть? – прорычала Аглаюшка. – Что вам угодно? Зачем пришли?

Изобразив строгое достоинство, которому и дела нет до вздорных старушек, чиновник полиции официально спросил:

– Что можете сообщить об утреннем происшествии?

– Нечего сообщать.

– Но ведь вы…

– Тонька, дура, крик подняла, всех разбудила, а то бы… – Что бы случилось при другом развитии событий, Аглая не раскрыла. Зато строго и въедливо уставилась на Бородина.

Нил Нилыч как-то сразу заторопился, вспомнил, что Буцефал под солнцем жарится, надо отвести под навес, указал, где комната кухарки, и героически смылся.

Ванзаров уже собрался продолжить приятную беседу, как вдруг старушка резво подскочила и шипяще процедила:

– Убирайтесь-ка отсюда, господин хороший. Нечего тут делать. Сами разберемся. И нос совать нечего. Тут дела семейные.

– Неужели?

– И шутить со мной не вздумай! Ишь гусь выискался!

С вредной птицей Родиона сравнивали в первый раз, все больше с мишкой или с бычком. От досады за попранное достоинство не сдержался.

– Извольте взять должную манеру! – гаркнул он. – Я вам не мальчик, а чиновник полиции для особых поручений. Не какой-нибудь там сыщик, а лицо официальное. И требую отвечать, когда спрашиваю. А то быстро продолжим в участке.

Вся эта мальчишеская тирада не произвела на Аглаю ровно никакого впечатления. И морщинка не дрогнула, буравила водянистыми зенками непрошеного субъекта. Только ответила почти ласково:

– Миленький, пугать меня не надо, я уже ничего не боюсь. Подобру тебе советую, не суйся, ничего, кроме грязи, тут нет, уж поверь мне. Сами разберемся.

– О каком семейном проклятии упоминали? – упрямо спросил Родион.

– Послушался бы меня Нилушка, не поскакал в полицию, так и затихло бы все. Само собою бы разошлось, как волны в пруду… Показалось ему, что-то болтала с испуга, даже сама не помню.

– Про какой рок вам известно?

– Не буди ты лиха, мил-человек… Нечего тут делать посторонним. Что можешь знать о жизни, мальчик, усы-то велики, да только на них молоко еще не обсохло. Куда суешься, птенчик, сначала хоть женского тела познай… Эх ты, герой… Того гляди накличешь беду, поверь моему слову, и уж тогда поздно будет. – И, оборвав разговор, Аглая скрылась под сухой хлопок двери.

А вот сыскная полиция, утершись, что называется, и подобрав осколки профессиональной гордости, а вместе с ней и мужской, направилась в другую сторону – в вытекавший из большой гостиной узкий коридорчик. Там обнаружилась еще пара дверей. Из одной отчетливо тянуло дымом дешевых папирос. Около другой обозначилась лужа крыжовенного варенья. Стараясь не влипнуть, Ванзаров издал церемонный стук и сразу распахнул створку.

На узкой кровати, застланной цветастым одеялом, сидела барышня не старше тридцати, бесцельно уставившись в неведомую точку на стене. На гостя и бровью не повела. Родион решил было, что ошибся и попал в комнату горничной, но фартук, разукрашенный вареньем, и проем, в котором виднелась кухня, подсказали.

Кухарка в этом доме, прямо сказать, была странной. Обычная столичная повариха – дородная баба из ближайших губерний, простая, розовощекая, с грубыми красными пальцами, с двумя, а то и тремя подбородками. Тонька же выглядела барышней из бедной, но приличной семьи, с правильными чертами лица, худыми пальцами и вполне стройной талией. Мгновенный портрет говорил, что девушка может быть образованной, умной, хотя и немного замкнутой. К образу прислуги прямое отношение имел только платок, стягивающий щеку, слегка припухшую.