Парикмахер - Шюнеманн Христиан

Я уныло перелистал каталог фотографий с сегодняшнего вернисажа. Алеша мог бы оценить его качество. В зале эти снимки смотрелись более выигрышно. Тут я вспомнил Барбару Крамер-Пех; ее взрыв произвел на меня сильное впечатление. Господи, бедняжка, в самом деле трудно переносить злословие своих коллег! А Ева? Что ей понадобилось так срочно обсудить со мной? Может, ей что-нибудь известно?

Я мысленно звал Алешу, мне хотелось рассказать ему про убийство, которое занимало меня больше, чем мне до сих пор казалось. Я знал, что он терпеливо выслушает меня, а потом, скорей всего, спросит своим ласковым голосом: «Томас, какое тебе вообще-то дело до этого? Что ты так завелся?»

Зазвонил телефон. Я молниеносно схватил трубку.

- Ну наконец-то, радость моя.

- А-а, мама! - Я даже не пытался скрыть свое разочарование.

- Жаль, что у тебя по-прежнему нет мобильного телефона. Теперь все с ними ходят. И твоя сестра тоже. Даже Берги.

В душе я удивился, зачем маминым служащим, супругам Берг, понадобился мобильник, и мать сама ответила на мой невысказанный вопрос:

- Чтобы я могла им позвонить, когда они работают в саду.

- Керстин потеряла свой мобильник и буквально на седьмом небе от счастья. Теперь она недосягаема.

- Кто такая Керстин?

- Стилистка. Работает у меня уже два года.

Мама вздохнула с легким разочарованием.

- Мне нужна твоя подпись.

- Зачем?

- Я покупаю фабрику.

- Ты покупаешь фабрику, - повторил я. - Дайка я угадаю - фабрику одежды в Чехии?

- Нет, мой мальчик. Кондитерскую фабрику, на которой выпускают карамель и леденцы. В Альтмарке, под Магдебургом.

- Мне просто не верится.

- Выгода потрясающая.

- Кондитерская фабрика! Зачем она тебе? Что ты будешь с ней делать? Как это вообще понимать? Бред какой-то!

- Как ты разговариваешь с матерью?

- Папа тоже был бы против.

- Папа уже умер.

- Мама, тебе нужно заниматься текстилем, в нем ты больше разбираешься.

- Я разбираюсь и в других вещах. В тех, которые пользуются спросом. Вот, например, леденцы. Они склеиваются между собой, и коробку каждый раз приходится встряхивать, прежде чем открыть. Так не годится. Нужно менять рецепт изготовления.

- Пришли мне, по крайней мере, документацию на эту фабрику, чтобы Стефан ее проверил.

- Документация уже отправлена. Там все тип-топ. Берг забронировал авиабилет. Я прилечу к вам в понедельник.

- Мама!

- Что такое? Как там у тебя, в Мюнхене? Вечер хороший? Я тут сижу на террасе, с озера веет ветерок. Благодать!

- Мама, я устал.

- Целую тебя.

- Я тебя тоже.

Я уже хотел положить трубку, когда мать спросила в последний момент:

- Томас?

- Да?

- А ты знаешь, где расположен Альтмарк?

- Где-то тут, в Германии. Кажется, севернее Мюнхена.

Я поплелся спать. Агнесс сменила белье. Я нырнул под легкое покрывало на гладкую простыню. Часы на церковной башне пробили два раза. Мама полуночница, сова. Я был взбудоражен и никак не мог успокоиться. В понедельник, прямо утром, я позвоню Еве и договорюсь с ней о встрече. До этого еще два с лишним дня, проклятые выходные. Я не люблю эти свободные дни, когда город пустеет, парочки разъезжаются - кто на озеро Аммерзее, кто к «Бирбихлеру» - вот он, стресс по-мюнхенски, от выходных дней. На меня нахлынуло одиночество. Мне хотелось поскорей осмотреть редакционный кабинет Александры, а если удастся, то и поговорить с Клаудией Кох. Я вообще хотел с кем-нибудь поговорить об Александре.

Я перевернулся на спину. Будь рядом со мной Алеша, мы бы не разговаривали и вообще ни о чем не думали. Почему он так и не позвонил? Я волновался. Меня донимала духота. Я положил руки под голову, закрыл глаза и тяжело вздохнул.

7

- Вчера мы выбросили мусор из пылесоса. В мешке были волосы Александры. Вот так.

Я уселся на камень рядом со Стефаном и посмотрел на бегущие мимо воды Изара, на унылые, бурые поля и холмы. Этим летом весь ландшафт вокруг Мюнхена превратился в высохшую пустыню. На ногах Стефана были новенькие кроссовки, я еще не видел на нем таких - с воздушными камерами, защитой от боковых ударов. Аппликации с металлическим отливом делали их похожими на пару маленьких гоночных болидов. Мои матерчатые туфли, напротив, были поношенные и старые. Внезапно я почувствовал, что страшно устал от всего. Солнце жгло мне череп, размягчало мозги и с незримой силой давило на веки, словно я проглотил слишком большую дозу обезболивающего. Неужели мы не могли найти место в тени? Или просто ленились его искать? Что мне вообще хотелось в тот момент? Во всяком случае, не думать.