Страшная сказка - Арсеньева Елена

– Что-то я не понял, – нахмурился Родион. – Так Еремеева к нему клеится или он клеится к «голубым»? Наверное, одно исключает другое?

– Да он типа бисексуал, – с отвращением махнул рукой Коля. – С эдиповым, видать, комплексом, в том смысле, что нравятся ему дамы постарше. Наш пострел везде поспел, понял? Короче, Наташка думала его от Еремеевой с помощью дела о взятке отвлечь, лажануть ее в его глазах, а потом мы бы дали по мордасам всем этим геям. Как славянам, так и другой национальности, ну и Дениске этому некуда было бы податься, только…

– Только в Наташкину койку, – задумчиво договорил Родион. – Здорово придумано. Слушай, Коль, а тебя совсем не смущало, что женщина эта ни в чем не виновата – с точки зрения закона?

– Да ты сдурел? – с искренним изумлением уставился на него Мыльников. – Она же преподавательница. А ты видел преподавателя, который сейчас не берет? Вообще, где ты видел людей, которые не берут? Только одни попадаются, другие – нет.

– Ну зачем же так обобщать? – пожал плечами Родион. – Я не беру. Да и ты, насколько мне известно. Хотя как сказать! Ляпкин-Тяпкин брал взятки борзыми щенками, ты – «голубыми», сданными в кутузку…

Коляша как-то конфузливо пожал плечами:

– Работа требует жертв. Ну ладно, закроем этот щекотливый вопрос. Ушла твоя Еремеева живая и невредимая. Повезло ей, что Васильев… Слушай, кстати, а где Васильев? Почему не идет? Уже, наверное, полчаса прошло! Ты ничего не перепутал?

– Может, и перепутал, – покладисто кивнул Родион, открывая дверь в коридор. И, уже захлопывая ее, добавил: – Может, это вовсе не Васильев был, а?

Прощального напутствия Мыльникова он дожидаться не стал.

Да, все началось именно в середине января, Надежда очень хорошо это помнила. Тогда в квартиру Алима заявилась какая-то баба, назвавшая себя женой покойного и предъявившая права на эту жилплощадь. Конечно, никаких прав она не имела, потому что шесть месяцев, отводимые Гражданским кодексом на заявление прав на наследство, истекли ровно три месяца назад. И кто не успел, тот опоздал! Надежде, конечно, стоило некоторых усилий доказать, что у нее есть все мыслимые и немыслимые основания получить в свою собственность квартиру покойного сожителя Алима Минибаевича Абдрашитова, но ее права были теперь закреплены самым что ни на есть законным образом. Другое дело, что, едва добившись своего, она пожала плечами: за каким чертом надо было разбиваться в лепешку ради этой трехкомнатной «сталинки», пусть с высокими потолками, но насквозь проржавевшими, гудящими трубами? В новом элитном доме, где Надежда год назад, еще при жизни Алима, купила себе квартиру, у нее были не только высокие потолки, но и личный бассейн, так что с трубами там все было отлично! Надежда думала, что ее одолели такие же сентиментальные чувства, как некогда – по отношению к квартире покойной Глебовны. Она так и не смогла найти силы, чтобы продать эту двухкомнатную хрущевку, расстаться с ней, а поселила там свою приходящую домработницу и кухарку Розу, сделав ремонт, но приказав сохранить в неприкосновенности всю обстановку, какая была при Глебовне. Роза втихомолку бесилась при виде трехстворчатого шифоньера и старого буфета с цветными потрескавшимися стеклами, ей тошно было спать на продавленном диване и сидеть за круглым столом, столешница которого упорно кренилась в одну сторону, однако Надежда в знак уважения к памяти Глебовны ни копейки не брала с нее за квартиру – и Розе ничего не оставалось, как скрепя сердце эту самую память уважать.

Квартиру же Алима Надежда сразу, едва оформила на нее документы, сдала на два года, причем очень удачно, за хорошие деньги и с полной предоплатой. В Северо-Луцке в ту пору разразился очередной квартирный кризис и жилье изрядно вздорожало. Видимо, сработала исконная крестьянская привычка ничего своего (и не своего тоже) не упускать. Именно эта привычка и помогла Анфисе-Надежде, этакому перекати-полю, в свое время крепко зацепиться в Северо-Луцке, находившемся всего лишь в трех часах езды от Москвы, то есть почти столичном городе! Именно эта привычка помогла ей не разнежиться под крылышком Глебовны, которая, конечно, была баба добрая, но умом и житейской хваткой не отличалась, а постигнуть: в этой жизни молодой, неопытной, неумелой девчонке (ну что, строго говоря, она умела, кроме как сталкивать подружек с моста?) без поддержки крепкого мужчины ничего не достигнуть, будь ты хоть семи пядей во лбу и расти у тебя ноги хоть из самих ушей. Эта привычка и помогла ей захомутать Алима, да так, что у него и мыслей больше не было вырваться из Надюшиных цепких и умелых – о да, очень умелых ручек. Надежда не сомневалась, что заставила бы Алима жениться на ней, не будь он уже когда-то на ком-то там женат. Впрочем, он не признавал, как истый мусульманин, развода как такового. Одна жена, две, три, семь – какая разница!

Да Надежде и без женитьбы было хорошо, она и так жила будто за каменной стеной, а в некоторых отношениях быть не женой даже удобнее, чем официально оформлять брак: скажем, когда Алиму ударила моча в голову с этой Думой и ему пришлось избавиться от своего компрометирующего имущества. Тогда-то он формально и передал все своей компаньонке Надежде Гуляевой, да и фактически перестал показываться и в «Сладкой ночке», и в «Улыбке Фортуны». Теперь там дневала и ночевала Надежда, и, следует сказать, ей это чрезвычайно нравилось, особенно почтительность, которую к ней на каждом шагу проявляли. И если ходили разговоры, что, мол, Алиму Минибаевичу с его восточной натурой скоро надоест оставаться на вторых ролях, то после его смерти всякая такая болтовня естественным образом прекратилась, и Надежда наконец-то ощутила себя настоящей Хозяйкой. В общем-то она никогда не сомневалась, что жить в тени Алима ей рано или поздно крепко надоест и только его смерть даст ей возможность развернуться. Тем более что за некоторые свои проказы и проделки он этой смерти вполне заслуживал. Не следует думать, что постель его была усыпана лепестками роз и фиалок. Всю свою спину Надежда, фигурально выражаясь, изранила о шипы и колючки, а иногда вылезала из этой постели, чувствуя себя сущей свиньей, выбравшейся из грязной, зловонной лужи, и ей казалось, что она никогда уже не отмоется. Честно говоря, она даже молилась о смерти Алима. Нет, кукол соломенных она больше не жгла, но пыталась договориться с тем черноглазым, который иногда хихикал из-за левого плечика… И он в конце концов помог, помог!

И вот теперь, когда в жизни Надежды наконец-то все встало на свои места, когда все уладилось и наладилось, – в это самое время вдруг появляется какая-то нищая баба и начинает качать свои права!

По словам Симагина, дело обстояло следующим образом. К тем братьям-азерам, которым госпожа Гуляева сдала полученную в наследство квартирку, нынче под вечер постучала какая-то потертая бабенка и выразила шумное удивление, что это они, мол, делают на принадлежащей ей жилплощади? Кавказские братья, которые как раз ожидали прибытия заказанных блондинок, очень необдуманно распахнули дверь, даже не заглянув в глазок, и теперь не знали, что делать и куда податься. В этом доме, где их все ненавидели как кавказцев и презирали как базарных торговцев, они вели себя тише воды ниже травы и остерегались нарушать общественный порядок. Даже оргии здесь проводились весьма тихо и скромно, как говорится, под сурдинку, а уж услышать после одиннадцати вечера доносящуюся из их квартиры музыку – это вообще было непостижимо! Никаких разборок, никакого шума и криков, чинные приветствия соседкам и предложения помочь донести тяжелую сумку. Словом, братцы немало потрудились на ниве укрепления межнациональных отношений и очень не хотели, чтобы какая-то очумелая тетка им все испортила.

Никакого Алима Абдрашитова, о котором она твердила, братья в жизни не знали. Надя-ханум, сдавшая им квартиру, была джаным и пери, на которую оба тайно облизывались, но явно даже глянуть пылко не осмеливались. К тому же она – известная в городе бизнес-леди, невозможно было даже предположить, что она могла совершить незаконную сделку. В конце концов, отчаявшись мирно объясниться с «уважаемой женщиной» («Уважаемая женщина, зачем так кричать, соседи услышат, да?!»), старший из братьев решил позвонить участковому Симагину. Братья знали, что это человек Надежды-ханум, она при заключении сделки так и предупредила: мол, по первой же жалобе Петра Иваныча вы отсюда полетите мелкими пташками, а деньги я вам верну, подумаешь. До сих пор Симагин оставался новыми жильцами весьма доволен и раз в полмесяца захаживал к ним опрокинуть рюмочку очень недурного коньячку (совсем не та бурда, которую в винных отделах выдают за азербайджанский коньяк!) и получить некий конвертик. Поэтому он мгновенно отреагировал на звонок, благо кабинетик его располагался в соседнем доме, и явился в 14-ю квартиру при полном параде и с приличной миной. Первым делом он спросил у шумливой тетки документы, и по тому, как вытянулось вдруг его толстощекое, от природы круглое лицо, братья поняли, что возникли некие сложности.