Карма фамильных бриллиантов - Володарская Ольга

При воспоминании о коллекции старинных украшений, уплывших из-под носа, Ева помрачнела еще больше. Два с лишним года прошло с того времени, а она все не могла успокоиться. Ей было до смерти обидно, что настоящие произведения ювелирного искусства, можно сказать, шедевры, достались голодранке Аньке, выросшей в загаженной коммуналке и ни черта не смыслившей в драгоценностях, тем более антикварных. Особенно Ева страдала из-за одного колье. Бабка, до того как рассориться с внучкой, то и дело надевала его своей Фросеньке на шею, чтобы та привыкала к нему, поскольку почти три века оно являлось фамильной реликвией, наследуемой старшими дочерьми той ветки рода Шаховских, которая пошла от именитого пращура бабки – князя Андрея Илларионовича. Колье это было роскошным, а камни в нем – огромными. Цена этой «безделушки» явно зашкаливала за миллион (точной суммы Ева не знала, ибо реликвию никто не оценивал – фамильные сокровища, как известно, бесценны), но Ева мечтала о колье не из-за стоимости. Просто для нее владение семейной драгоценностью было делом принципиальным. Она считала себя законной наследницей – не по документам, а по крови, голубой крови (о матери-простолюдинке и дедушке «из простых» она не вспоминала), поэтому так жаждала заполучить колье. Заполучить и любоваться им, и гордиться им, и хвалиться – чтобы все эти выскочки из Дворянского собрания, у которых есть лишь липовые грамоты, передохли от зависти!

Но колье Еве так и не досталось. Оно ушло, как и многое из бабкиной коллекции, чмошнице Аньке. За это Ева ее всей душой возненавидела… А впрочем, зачем кривить этой самой ненавидящей душой? Уж себе-то можно признаться, что не только и не столько в цацках дело. Дело в том, что чмошнице Аньке досталось гораздо большее сокровище – роскошный мужик, лапочка, душка: адвокат Петр Моисеев, в которого Ева по-настоящему влюбилась. Впервые за многие годы! С тех самых пор – с Андрона! Да так, что сама себе удивлялась. Навязывалась ему, ничего не требуя взамен, себя предлагала, как последняя шлюха… А он…

А он ее отверг!

Нет, правильнее будет сказать – отшил. Яростно, холодно, обидно!

А потом женился на чмошнице Аньке! Потащил под венец, как положено, привел в свой дом, сделал эту дуру хозяйкой. Кто-то говорит «любовь», но Ева уверена – корысть. Падок оказался душка адвокат на княжеские сокровища! Истинной наследнице рода Шаховских, утонченной красавице Еве, предпочел Аньку Железнову, ныне богатую наследницу старой Элеоноры, а некогда лохушку из коммуналки…

– Черт, жаль, что Дусик ее тогда не прибил! – зло рыкнула Ева, как делала всякий раз, вспоминая о своей так называемой родственнице.

Настроение от этих воспоминаний еще больше испортилось, и Ева, едва сдерживая злость, гнала по трассе, спеша быстрее попасть домой. Там уютно, комфортно, мило, там удобный диван, махровый халат, носки из верблюжьей шерсти, там можно скинуть с себя элитные шмотки, стереть с лица влагостойкий макияж, юркнуть в кровать и валяться, попивая любимую перцовку (и для успокоения нервов хорошо, и при простуде) и тупо пялясь в телевизор. Кто бы знал, как в последнее время Ева уставала от своей публичности, от тусовочной жизни, от этого чертового гламура! Хотелось плюнуть на все и, закрывшись в квартире, лопать запретные булки, пить горилку, ходить в верблюжьих носках, халате и хлопковых трусах, а главное, никого не видеть: ни журналюг, ни козликов-поклонников, ни фанатов, ни собратьев по тусовкам, ни своего продюсера…

С этими отнюдь не приятными мыслями Ева подрулила к своему дому. Поставив машину на привычное место, она выбралась из салона, прихватив пакет с купленным провиантом. У двери замешкалась, доставая магнитный ключ от подъезда, но все ж таки выудила его из кармана, открыла.

В фойе, на месте консьержа, сидела генеральша Астахова – старожилка этого старого-престарого дома в историческом центре Москвы. Бабка Еву ненавидела, но виду не подавала, поскольку боялась связываться со стервозной соседкой. Раньше она с удовольствием выплескивала на нее свою ненависть, но как только на место консьержа был пристроен старухин внук, стала с Евой предельно ласкова. Вот и теперь, едва увидев ее на пороге, растянула губы в вымученной улыбке и проскрипела:

– Здравствуй, Евочка, здравствуй, дочка… – Ева в ответ приветливо кивнула – несмотря ни на что, к старой грымзе она относилась с долей симпатии. Боевая бабка держала в узде весь подъезд, давая тем самым Еве повод считать ее человеком своей породы – породы стерв. А бабка тем временем продолжала: – А я вот Стасика своего подменяю. Пока он в уборную бегает. Всего на минуточку отлучился… Первый разочек за весь день.

На самом деле лентяй Стасик отлучался по пять раз на дню и на гораздо больший срок, но Еве не было до этого дела. Тем более что престарелой генеральской вдове она больше доверяла, чем ее шалопутному внуку, – точно знала, мимо этой грымзы без разрешения и мышь не проскочит, к тому же ее не купишь, не напугаешь, не перехитришь, а значит, наглые поклонники и предприимчивые фанаты не просочатся в подъезд Евиного дома…

– А к тебе гость, – крикнула вслед Еве генеральша. – Ждет на площадке. Я разрешила ему на диванчике посидеть…

– Гость? – переспросила та без особого удивления – к ней часто заскакивал ее продюсер без предварительной договоренности, и Ева просила его впускать в подъезд, в котором специально для таких вот визитеров стояли кресла, диваны и даже вешалки для одежды. – Гоша, что ли? Продюсер?

Астахова скривила своим морщинистые губы, изобразив, по-видимому, загадочную улыбку, и таинственно ответила:

– Сюрпри-и-из! Предновогодний!

Ева раздраженно закатила глаза, но приставать к старухе не стала, быстро зашагала к лифту. Пока поднималась на свой этаж, ломала голову над тем, кто ж к ней мог заявиться. Ясно, что не чужак, раз Астахова его впустила, но Ева мало кого у себя привечала, разве что Гошу и его любовника (не только его, собственно, но и ее – паренек работал на два фронта) да своего стилиста, остальных, даже богатых ручных козликов, держала на расстояния от своего жилья.

Когда лифт остановился, Ева пришла к выводу, что на площадке увидит Батыра, их общую с Гошей игрушку. Мальчик был невероятно хорош собой, юн, сексуален, и Ева иногда разрешала ему у себя ночевать (естественно, втайне от продюсера), как и являться без предупреждения – знала, что свободные от Гоши минуты парню выпадают редко.

Едва двери лифта разъехалась, Ева выскочила на площадку, но впопыхах забыла пакет, поставленный на пол кабины, чтоб не оттягивал рук. Пришлось вернуться. Подняв пакет с провиантом для одинокого пира, Ева обнаружила в его дне дыру, из которой торчал жестяной бок полулитровой банки с консервированной фасолью. Проклиная производителей некачественных полиэтиленовых мешков, Ева протянула руку к прорехе, чтобы удержать банку, но не успела – фасоль выскользнула из дыры, с невероятным грохотом рухнула на гранитный пол и покатилась к лестнице, грозя слететь по ней вниз. Чертыхаясь, Ева кинулась догонять банку.

Поймав «беглянку» уже на ступеньках и засунув в объемный карман шубы, запыхавшаяся Ева развернулась к своей двери, чтобы наконец попасть домой, и только тут вспомнила о госте. Вспомнила, увидев на стоявшем в холле (так теперь именовалась просторная лестничная клетка) диване скрючившуюся мужскую фигуру. Мужчина полулежал, отвернувшись к спинке, и тяжело дышал – его узкие плечи ритмично поднимались и опускались, а худая спина подрагивала.

– Эй! Ты кто? – обратилась к незваному гостю Ева, по тщедушной комплекции поняв, что перед ней не Батыр, тот был сложен, как гимнаст.

Мужчина в ответ застонал и чуть повернул к Еве лицо. Увидев его: голубоглазое, не по-мужски нежное, капризное, безвольное, она вздрогнула и инстинктивно сделала шаг назад. Перед ней лежал ее брат! Дениска Новицкий, Дусик, тот самый, о котором она только-только вспоминала, не желая при этом его видеть и мечтая лишь об одном – больше никогда его не встречать. И вот он тут! Ничего не скажешь, отличный подарочек к растреклятому семейному празднику!

– Дусик, тебя уже выпустили? – спросила Ева первое, что пришло на ум. – И когда?

Дусик открыл рот, но слов Ева не услышала. Вместо них из полуоткрытых губ вылетел сиплый стон. Затем из уголка рта на подбородок вытекла струйка густой пузырящейся крови.

– Дусик, что с тобой? – испуганно вскричала Ева, бросаясь к брату.

Схватив его за тщедушные плечи, Ева развернула Дусика к себе и, уставившись в его осунувшееся, посеревшее лицо с огромными глазами, спросила громким шепотом:

– У тебя что-то болит? Скажи, где?

Дусик, вмиг отяжелевший, стал заваливаться на сестру. Он по-прежнему не отвечал на вопросы, но теперь Ева и сама видела, где у него болит: в боку пульсировало кровью отверстие, похожее на сочащееся лавой жерло маленького вулкана…

– Дусик! – ахнула Ева, трясущимися руками прикоснувшись к ране в наивной надежде задержать хлещущую из нее кровь. – Кто это с тобой сделал, боже мой?!