Ледяной сфинкс - Вербинина Валерия

– Где ты вчера был? – спросил Никита. – Я искал тебя, хотел поздравить.

– С чем? – равнодушно спросил Александр.

– С отпуском. И наградой.

Вернувшись вчера к себе на квартиру, Александр узнал, что высочайшим повелением ему предоставлен внеочередной отпуск – для поправки здоровья, как было указано в бумагах. Кроме того, он получил весьма значительную сумму денег, на которую мог купить не то что квартиру, а и целый дом на Невском. Однако Александр был скромен и решил, что потратит деньги на свадьбу, чтобы Бетти была счастлива. Он знал, что его невеста честолюбива и особенно ценит, когда у нее все гораздо лучше, чем у остальных.

– Правда, где ты был? – повторил Серж.

Но Александр не испытывал ни малейшего желания рассказывать приятелю о странной девушке с американским револьвером в сумочке, которая возила его по всему городу, от военного госпиталя до рабочей окраины, а потому ответил уклончиво:

– Так, гулял.

– Между прочим, я тоже гулял, – проговорил возле него голос, звенящий от скрытого напряжения.

Александр повернулся и увидел Антона Потоцкого. (Как потом рассказывал Серж, Антон был прямо-таки зеленый от ревности.)

– Какое совпадение, – холодно уронил Александр. Предчувствие говорило ему, что упоминанием об одной только прогулки Потоцкий явно не ограничится, и оно его не обмануло.

– A propos[25], что за девица была с тобой в экипаже? – перешел в атаку Антон.

Однако барон Корф слишком хорошо владел собой, чтобы его можно было пронять подобными замечаниями.

– Какая еще девица?

– Которую ты высадил на Невском, – мстительно напомнил Антон. – Уже забыл, Корф?

Сквозь толпу гостей к ним спешила встревоженная Мари Потоцкая.

– Ах, это, – усмехнулся Александр. Болезненная ревность соперника и забавляла его, и самую малость раздражала. – Это была та самая девушка, которая помогала доктору Боткину вытаскивать из меня осколки бомбы. Я предложил ее подвезти.

Как говорил в свое время генерал Тамарин, «если уж тебя приперли к стенке, говори правду… но необязательно всю». Александру не было известно изречение строптивого генерала, однако будем считать, что он пришел к тем же выводам.

– Судя по реакции Антуана, девица была хорошенькая, – посмеиваясь, предположил Никита.

Мари была уже возле них.

– Антуан, ну что такое? – с упреком сказала она брату. – И добавила по-польски: – Барон Корф едва не погиб. Может быть, ты оставишь его в покое?

Александр поймал безразличный взгляд Бетти, которая у камина беседовала с какой-то старухой в бриллиантах. На личике невесты застыло такое выражение, словно она всю жизнь готовилась именно к этому разговору, важнее которого не было ничего на свете, и молодой человек, рассердившись неожиданно, спросил у Мари:

– Вы танцуете, графиня?

Та порозовела и посмотрела на него, словно не веря своим ушам. Прежде он никогда даже не заговаривал с ней о танцах.

– Да, я… Конечно же!

– Позвольте пригласить вас, милая графиня. – И, взяв ее руку, Александр поцеловал некрасивые – толстенькие и короткие – пальчики.

Подняв глаза, он сразу же поймал взгляды окружающих – удивленный Никиты, полный спокойного любопытства Сержа и ошеломленный Потоцкого, который явно не понимал, что происходит. И где-то в глубине зала зажегся еще один взгляд, ради которого, собственно, все и затевалось.

«Если ей угодно дуться, ради бога… – мелькнуло у Александра. – Но я не стану просить у нее прощения. Не за что его просить».

Все балы были отменены по случаю траура, но никто не мог воспретить, к примеру, князю Гагарину пригласить к себе в особняк небольшой оркестр и послушать музыку, в то время как молодые гости сановника изобразят на паркете пару несложных па. Впрочем, князь старался больше для своей дочери, которая обожала танцы, и теперь он с некоторым неудовольствием смотрел на то, как будущий зять идет танцевать с Мари Потоцкой.

И, само собою, возле князя тотчас же материализовалась пышущая негодованием супруга:

– Я тебя предупреждала, Dimitri! Она уже ведет его танцевать! В нашем доме! И он даже не смотрел на Бетти!

– Полно, дорогая, – отвечал князь, хотя сам был слегка встревожен, – молодые люди наверняка поссорились из-за какой-нибудь глупости, и барон решил ее проучить. Иначе не выбрал бы бедную Мари. Она же танцует как слоненок!

– Хорошо, если так, – немного успокоилась княгиня и, размахивая веером, как опахалом, отправилась пытать дочь, какая кошка пробежала между ней и бароном Корфом.

– Ты что-нибудь понимаешь? – внезапно спросил Антон у Никиты. – Я – ничего!

– Я тоже, – отозвался Никита, ухмыляясь, и пошел приглашать на танец барышню Чижову, за которой не водилось никаких достоинств, кроме дяди-министра и двадцати тысяч рублей годового дохода. Что касается внешности, то мадемуазель Чижова более всего смахивала на самовар, у которого отпилили ручки.

Князь Гагарин подошел к графу Строганову, который, разбив наголову всех своих противников, сидел в кресле и спокойно пил оранжад.

– У вас очаровательный дом, князь, – заметил Строганов с обычной своей тонкой улыбкой, которая вроде бы показывала, что в каждую свою фразу он вкладывает какой-то дополнительный смысл и в каждом его высказывании таится второе дно. Однако на сей раз улыбка была всего лишь данью привычке – граф имел в виду ровно то, что сказал.

– Было бы жестоко лишать молодежь удовольствий. – Князь все же почувствовал необходимость оправдаться за это подобие бала. – Последние печальные события… Вы были вчера в соборе? Янышев произнес прекрасную проповедь. Когда он закричал: «Государь не скончался, он убит!» – все зарыдали.

– Я, князь, так устроен, что не доверяю ни слезам толпы, ни ее веселью, – спокойно промолвил сенатор. – Вот слезам вдовы я сочувствую.

– Ах да, бедная женщина, – рассеянно кивнул князь. – Что же теперь с ней будет?

– Насколько я знаю, вряд ли ей позволят остаться в Петербурге, – усмехнулся Строганов. – Полагаю, ей придется уехать.

– Покойный император обошелся с госпожой Нелидовой[26] не в пример любезнее, – не удержался Гагарин. – Он даже разрешил ей остаться во дворце.

– Покойный император был слишком добр, – вздохнул Строганов. – Это его и сгубило.

– Значит, Вавилон не любит доброты? – поддел его хозяин дома.

Сенатор приподнял брови.

– Полно, князь. Когда я в ударе, то докажу что угодно, хоть то, что человек произошел от черепахи. А если говорить серьезно… Основная беда России в том, что никто на самом деле не знает, что она такое. Если вы спросите нашего знаменитого писателя графа Толстого, что такое Россия, он вам скажет одно, какой-нибудь архангельский крестьянин – другое, Катков – третье, западник – четвертое, и каждый будет иметь в виду одну и ту же страну. А ведь все суждения, по правде говоря, исключают друг друга.

– Но вряд ли это мешает нам тут жить, – улыбнулся князь. – Скажите, граф, – хозяин дома оглянулся и понизил голос, – как продвигается расследование?

Андрей Петрович вздохнул и поглядел на свой стакан, словно ища на его дне ответ на вопрос собеседника.

– Продвигается, – с расстановкой промолвил он.

И более не добавил ни слова.

– Уже выяснили, кто они? Что они? – с нетерпением спросил князь.

– Выясняют, – поправил сенатор. – Полагаю, дело окажется обыкновенное. Просто кучка бездельников возомнила себя благодетелями человечества, которое, замечу, вовсе не просило оказывать ему благодеяний. Обычно люди в солдатики играют в детстве, а эти решили поиграть в революционеров и террористов.

Князь нахмурился.

– Я слышал, – буркнул он, – государь заперся в Аничковом дворце и почти не выходит оттуда.

– Что ж, разумная мера предосторожности, – одобрил Строганов. Замолчав, он снял с подноса почтительно приблизившегося лакея еще один стакан оранжада, обронив: – Спасибо, голубчик.

Граф придерживался правила всегда быть вежливым в обращении с прислугой. Впрочем, некоторые находили, что его вежливость отдает убийственным равнодушием, что, однако, ничуть не влияло на то, что везде, где он бывал, графа всегда бросались обслуживать одним из первых и стремились угадать любые его пожелания. Вот и сейчас лакей подошел прежде, чем сенатор сделал ему знак, и машинально хозяин дома отметил это.

– В какое время мы живем, в какое время… – сокрушенно молвил он и покачал головой.

Строганов с прищуром поглядел на него, и прищур его мог значить многое. Но через мгновение черты сенатора разгладились, он улыбнулся.

– В прекрасное время, – объявил он. – Лично я не променял бы его ни на какое другое. – Граф пригубил оранжад. – Полно вам, Дмитрий Иванович. Выкладывайте, в чем дело.

– А… – Князь замялся. – Видите ли, с вами я могу говорить откровенно. Полина Сергеевна… запросила большое приданое. И не то чтобы я был против, но…