Ледяной сфинкс - Вербинина Валерия

– Вероятно, обе записки сочинило одно и то же лицо. По крайней мере, можно утверждать, что обе они служили одной цели, – рассуждала вслух Амалия. – У этого человека должен быть доступ к вашим конвертам, кроме того, он знает ваш почерк, знает мой и является мастером подделки. И еще, вероятно, он лучше знает вас, чем меня, потому что записка якобы от вас была длиннее, а та, которую вы получили будто бы от меня, куда короче. Ясно, что автор боялся неверной фразой или интонацией выдать себя.

– Я пришел тогда к вам, чтобы спросить, что случилось, – пробормотал Александр.

– Знаю, – кивнула Амалия. – Но я обиделась и попросила сказать вам, что меня нет.

– А что с вашими поисками? – спросил барон. – Вы нашли дом, в котором Петров встречался с таинственным незнакомцем?

– Я пыталась, но… – вздохнула Амалия. – Но за эти дни произошло много разных событий. И потом, когда вас ранили, я уже ни о чем не могла думать. Я каждый день приходила к особняку господина Мещерского и… – Девушка смутилась и замолчала.

Александр воспрянул духом. Значит, он ей небезразличен, если она так себя вела; и то, что даже забросила свое расследование, говорило о многом.

– Я была у господина Горохова, – продолжала Амалия, – спрашивала, как продвигается следствие по поводу убийства Николая Петрова и его матери. Но Адриан Спиридонович сказал мне, что у него по-прежнему нет никаких данных, хотя ясно – к делу причастны террористы. Я пыталась расспросить его об их сообщниках, но он дал мне понять, что никакой иностранный след или что-то подобное им обнаружить не удалось. И все же, – задумчиво добавила Амалия, – я чувствую: тут есть что-то еще. Вернее, за всем этим стоит кто-то еще. Иначе как был бы проделан фокус с куклой?

– Какой фокус? – заинтересовался Александр.

Девушка слегка покраснела.

– Я прятала остатки дневника Петрова в куклу. Помните, она еще сидела у меня на столе, такая очаровательная особа в голубом платье? Ну так вот. Как-то раз, когда я ушла, в квартиру наведались монашки. Будто бы собирали что-то для костела Святой Екатерины. Я вам говорила, что моя мать – католичка?

– Я догадался, – кивнул Александр. – Кажется, я понимаю, что было потом. Одна из монашек ловко отвлекла ваших домашних, а другая украла дневник Петрова. Так?

– Вместе с куклой, – обиженно произнесла Амалия, и ее ресницы дрогнули. – Это мне наука, никогда не стоит считать себя умнее всех на свете! Я была уверена, что никто не догадается искать бумаги там, и вот…

– Вы наводили справки в костеле? – настаивал Александр. – Он ведь находится на Невском проспекте. Может быть, кто-то знает тех монашек?

– Конечно, наводила, – надулась Амалия. Судя по всему, она до сих пор переживала, что кто-то сумел обвести ее вокруг пальца. – И, конечно, мне сказали, что не посылали никаких монашек собирать пожертвования.

– А это не могли быть люди Горохова? – медленно спросил Александр.

– Не думаю. Откровенно говоря, Адриан Спиридонович коварен, но не настолько. Кроме того, зачем ему выдумывать столь сложную комбинацию, которая предполагает, во-первых, мое отсутствие, во-вторых, знание характера моих родных и еще тысячу вещей, – так вот, зачем ему тратить столько сил, когда он просто мог послать своего человека с разрешением на обыск? Нет, действовал кто-то, кто очень хотел остаться незаметным… и уж явно не господа террористы, у которых совершенно другие методы. Впрочем, кто бы это ни был, все равно он ничего не добился, потому что я помню то, что было написано в дневнике. И, кроме того, я поняла, где мы допустили ошибку.

– И где же? – спросил Александр.

Амалия наклонилась и поправила ему подушку.

– Номер дома, – сказала она, – который уцелел на обгоревшем клочке. Помните его?

– Номер 6, – ответил Александр. И вдруг встрепенулся: – Послушайте, а что, если это на самом деле цифра не 6, а 9? Что, если мы неправильно повернули обгоревший клочок?

– Нет, нет, – улыбнулась Амалия. – Я, конечно, в свое время думала об этом, но там на обороте был текст, и он допускает только одну возможность прочтения цифры на другой стороне листа. Нет сомнений, это именно шестерка. Но бумага впереди обгорела, и мы не можем знать, было ли там пустое место или…

– Другая цифра! – вырвалось у Александра.

– Или цифры, – вздохнула Амалия. – Так что надо искать пустовавший в конце февраля дом номер 16, или 26, или 36, и так далее, включая 116, 126 и тому подобные, – словом, кончающийся на 6. После цифры «6» в дневнике значился пробел и начиналось новое слово, так что можно смело утверждать, что 6 все-таки последняя цифра, а не, к примеру, средняя.

Девушка хотела убрать свою руку, которая лежала на одеяле, но не тут-то было – раненый, словно в рассеянности, завладел пальцами Амалии и улыбнулся.

– Я вас подвел, – прошептал он. – Я знаю, что вы не остановитесь, пока не отыщете тот дом. И мне не по себе от мысли, что вы можете найти его и… и с вами там опять что-нибудь случится, а меня не будет рядом. Это убивает меня.

Амалия посмотрела на его умоляющее лицо – и не стала отнимать руку.

– Кое-что я уже нашла, – сказала она. – Хотя номер дома мы, судя по всему, вначале определили неверно. Просто шестые дома оказались такие забавные! Где почта, где табачная лавка, а где ссудная касса. – Она вздохнула. – Помните, вы рассказывали мне о драгоценностях, которые украли у вашей матери? Среди них еще было кольцо с синим агатом.

– Да, – ответил Александр. – Камень, конечно, не дорогой, но это семейная реликвия… то есть была. Там под камнем спрятана прядь кого-то из наших предков, но я, честно говоря, уже не помню, чья именно.

Амалия собиралась потянуться к своей сумочке, но ей не хотелось отнимать руку у бедного раненого, который смотрел на нее с таким обожанием. Поэтому она поднялась с места и одной рукой все же сняла сумку со стола.

– Вот, – сказала Амалия, вынимая кольцо, завернутое в носовой платок. – Это оно?

И девушка развернула платок.

Александр посмотрел на нее, на кольцо, нахмурился, взял украшение и нажал на едва заметный выступ в оправе. Камень откинулся в сторону. Под ним оказалась крошечная прядь волос.

– Оно, – мрачно произнес Александр. – Значит, вор отнес его в ссудную кассу? И что сказал, когда закладывал? Какое имя назвал, какой адрес?

– Он взял деньги, которые хозяин предложил ему, и больше не возвращался, – сказала Амалия. – Поэтому хозяин выставил кольцо на продажу. В учетные книги он записал то, что ему было сказано, – несуществующий дом на Перинной улице и, конечно, имя несуществующего Сидорова Степана Игнатьевича. Мне повезло, что хозяин любит деньги, поэтому он согласился за дополнительную мзду вспомнить еще кое-что. Кольцо принес, по его словам, молодой человек в партикулярном платье, но с военной выправкой. Особых примет владелец лавки не запомнил, по его словам, для него что одно лицо, что другое – все едино. Зато у него оказалась хорошая память на вещи, и от него я узнала, что пальто и перчатки на незнакомце были поношенные, а мизинец на левой перчатке аккуратно зашит. И воротник на пальто из бобра, но польского[36].

– Рваная перчатка, польский бобр… – Александр нахмурился. – Нет, это нам не поможет его отыскать. Да еще фамилия…

– Конечно, имя выдумал, – кивнула Амалия, – а хозяин не стал спрашивать документ. У меня вообще создалось впечатление, что он предпочитает не задавать лишних вопросов.

– Сколько я вам должен, Амалия Константиновна? – спросил Александр.

– Нисколько, – удивленно ответила Амалия.

– Но вы же выкупили кольцо и подкупали того прохвоста. Я…

Но тут она сжала его пальцы и посмотрела ему в глаза.

– Когда я говорю «нисколько», я не люблю, чтобы мне перечили, – ласково, но твердо сказала девушка.

И Александру сразу же расхотелось с ней спорить.

Доктор фон Берк терялся в догадках.

Сначала раненный на дуэли молодой барон Корф находился между жизнью и смертью, обнаруживая вдобавок самоубийственные устремления в виде срывания повязок. Потом он ухитрился выйти из дома в таком состоянии, когда большинство больных на его месте не покидало бы пределов комнаты, и вообще пошел на поправку семимильными шагами, так что доктор отчаялся за ним угнаться. Однако вскоре раненому снова сделалось хуже, он почти перестал вставать с постели и потребовал перевести его на первый этаж, чтобы не ходить лишний раз по лестницам. При этом, правда, обнаруживал исправный аппетит, а также полное отсутствие лихорадки и прочих симптомов, которые могли бы насторожить почтенного эскулапа. Тот хмурился, выстукивал, осматривал, прописывал рецепт за рецептом и только наедине с собой осмеливался сказать:

– Не понимаю! Gott im Himmel[37], я ничего не понимаю!

И безнадежно заключал:

– Наверное, всему виной женщины. О! Они способны на многое!