Город сожженных кораблей - Михайлова Евгения

– Заткнись, – сказал Никита. – Заткнитесь оба. Вы ниче не соображаете. Слушай ты, Лизка. Ты спалилась. Ты хотела, чтобы мы остались у Петра? Ты его кому-то уже сдала?

– Не понимаю, о чем вы. Кому я могла его сдать? У меня же нет телефона. Возможно, он у вас. И, кроме того, с какой стати? Петр Голиков – мой личный фотограф и приятель. Я была у него в гостях.

– Люблю сказки. – Никита сплюнул на пол сквозь выбитый зуб. – Ты там сидела, потому что мы тебе сказали там сидеть. Из-за своей сеструхи. Мы с ней развлекались. И мы не знали, что Голиков там нажирается, пока ты шаришь по его дому. Да у него там, наверное, сотни телефонов. Я просто не стал тратить время – искать.

Так. Он действительно боится. Элиза не думала, что у Голикова сотни телефонов, была почти уверена, что это не так. Она довольно часто там бывала и не видела, чтобы телефоны повсюду валялись. А так бы и было, если бы они существовали. Может, где-то в ящиках, старые, давно разряженные. Вдруг четко всплыла в памяти его фраза из какого-то разговора: «Память у меня плохая. Свой телефон не всегда могу вспомнить. А если его потеряю, то никому позвонить не смогу». Эти типы знают Петра плохо. Но они связаны чем-то преступным. Как-то так получилось. Никогда подобных людей Элиза не видела у Петра. Ясно, что они вызвали тогда Валерию. Он сказал: «развлекались». Петр сказал, что ее убили. Но этот Никита однозначно считает, что из-за Элизы у них будут проблемы более серьезные, чем из-за Валерии. Это он, значит, тогда позвонил Петру во время сцены в спальне, понял, что тот пьян, а двери в его доме всегда открыты, и они примчались за ней. Что из этого вытекает? Они ее убьют, как Валерию? Из этого всего не вытекает даже то, что Валерию убили. Петр все это время был то почти нормальным, то абсолютно невменяемым. Странная мысль, но она опять вернулась к Элизе. А вдруг Валерия здесь? И нужно им всего лишь – подписать какие-то бумаги в ее пользу. У Элизы были счета, на нее записаны домики в Словении и Черногории. Может, Валерия с кем-то уехала, с тем, кто все это придумал. Эти хмыри – тупые исполнители. Но им надо точно знать, что она никуда не позвонила. Зачем им понадобились целых две недели? Вот хотя бы для того, чтобы кто-то все узнал, подготовил документы.

Может, попробовать испугать? Сказать, что позвонила? Нет. Нельзя им, конечно, говорить, что она позвонила. Отморозки. На все способны. Могут начать пытать и спрашивать, куда и кому. Надо, конечно, отрицать, но так, чтобы сомнения и вопросы остались.

– Никуда я, конечно, не звонила. Но пыталась у пьяного Петра узнать, где моя сестра. Мне можно пойти в туалет и ванную?

– Надо бы не пускать такую, но я добрый, – прошепелявил Никита. – Щас пойдешь. А ты, Костик, смотайся по-быстрому к дому Голикова. Только осторожно. Сначала в окна посмотри. Если никого нет, поспрашивай у него, она звонила или нет. Пусть телефоны покажет. Мы ж даже его айфон не проверили. Он такой бухой, что она могла запросто взять и позвонить.

Элиза смотрела, как один недочеловек встал, горестно вздохнул, посмотрел на деревянный стол, где стояла бутылка водки и лежали круг колбасы и батон. Они все уже мечтали о пире, но явно были в ранге ниже Никиты. Тот, который был Костей, покорно пошел к выходу.

Когда он ушел, Никита отвел Элизу в совмещенный санузел какой-то заброшенной, запущенной квартиры. Видимо, это у них вроде «офиса». Дверь изнутри не закрывалась, но он туда и не лез. Она вышла, вошла в ту же комнату, где он себе наливал водку и отрывал кусок колбасы. Третий «товарищ» сидел на расстоянии, на табуретке и держал стакан и бутерброд в руках. О, какая «вертикаль». С этим Никитой еще не все достойны рядом находиться. Элиза села на грязный, потертый диван. Никита выпил, закусил, подобрел, покраснел.

– Хочешь? – протянул ей кусок хлеба с колбасой и стакан с небольшим количеством водки.

Элиза взяла, стакан поставила на стол, из колбасы с хлебом сделала подобие дикого бутерброда, откусила. Есть, как ни странно, хотелось. А совместная трапеза смягчает ситуацию. Его глазки приобрели тусклый блеск от еды и выпивки, он явно пытался придумать тему для светской беседы, но ничего не выходило, кроме междометий. Время между тем шло. Элиза страшно устала. От попыток что-то придумать разламывалась голова. Был момент, когда Никита откинулся на спинку кресла и глаза его закрылись. Но нет, он не уснул. Элиза поднялась, потянулась, она хотела подойти к окну, чтобы попытаться понять, в каком районе находится. Но он посмотрел на нее подозрительно, исподлобья и сказал: «Сиди».

И вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился гонец. Он мог бы ничего не говорить. Все было написано на перекошенной физиономии.

– Никита! – кричал он. – Там кто-то во дворе роется. Я издалека увидел, тормознул у другого дома, постоял, потом объехал – и сюда.

– А в квартире его смотрел?

– Да! Я дверь открыл, она была закрыта на ключ, который мы у него отобрали тогда. Никого нет! Никит, она нас сдала!

Там-та-там-та-там-та-там… Та-та-та-там… Та-та-та-там…

Артем открыл глаза, понял, что на этот раз не телефон звонит. Ему на самом деле просто приснилась мелодия «К Элизе». И Элиза ему снилась. Не такая, как сейчас, не взрослая, не чужая, а школьница. Это воспоминание он прятал от себя много лет. Иногда, очень редко, доставал из главного сейфа памяти, как великую драгоценность. Рассматривал, грелся в лучах. Надежда поднималась, как растоптанный цветок, но он все это гасил, опять закрывал сейф. Это была защитная реакция от боли отчаяния. Завтра опять она его не заметит, уедет с кем-то. Он останется сзади в пыли, как нищий, чью протянутую за подаянием руку не заметили.

Но сейчас он подумал иначе. Это было. Это принадлежит только ему. Куда бы она ни уехала, с кем бы она ни была, жива она или нет, но это у него отнять нельзя. Пока он жив.

Был школьный вечер в старших классах, посвященный танго. Сначала выступали ребята из танцевальных студий в профессиональных костюмах, с концертными номерами. А потом танцевали все. Кто-то из девочек крикнул: «Белый танец», и руку Артема сжала теплая маленькая ладошка. Он повернулся: это была Элиза. «Пошли?» И ничего бы, конечно, особенного, он, наверное, ближе всех к ней стоял, и вообще они не раз танцевали на вечерах и вечеринках. Просто в тот раз кое-что произошло. Что-то чудесное. Только вот как его назвать, это событие, если, строго говоря, ничего и не происходило. И никто ничего особенного не заметил. Просто он и через годы точно знает: что-то тогда между ними случилось. Пусть на минуту, на пять, но это было чудо. В тот момент, когда он притянул ее к себе, как требовало танго, она вдруг подняла голову вверх и так посмотрела ему в глаза… Не картинно, в ней позерства нет вообще, не кокетливо – этого никогда не было по отношению к нему, а… Она что-то почувствовала. Она его почувствовала. Как женщина, как возлюбленная, как перед блаженством. Сейчас, когда он уже знает любовь женщин, он в этом не сомневается. Это был даже не безадресный зов плоти, она потянулась именно к нему. И пригласила его не потому, что он стоял ближе всех.

Артем помнит все до секундных изменений. Элиза не улыбалась, но ее нежный рот чуть приоткрылся, как будто для произнесения слова, которое осчастливило бы его. Глаза стали серьезными, томными и зовущими. А он уже тогда знал о ней все. Она не эмоциональная и не восторженная. Она четкая и организованная. И еще девочкой строила сама и свою жизнь, и свои отношения. Что из этого вытекает для него, который живет с тем взглядом, ее ароматом и ощущением упругого, нежного, податливого только для него тела столько времени? Только одно. Он никогда не вписывался в ее программу. Он не имел отношения к ее планам. Но было в ней то, что она не сумела и не захотела сдержать и скрыть тогда. Пусть это было очень недолго. Какая разница? Он мог бы, наверное, уже на ком-то жениться. И жить, как все, – нормально, скучно. Или отравил бы кому-то жизнь. Но он тогда стал особенным. Посвященным. Может быть, беды, которые сейчас на него посыпались, – это плата? За капельку счастья?

После танца она быстро пошла к выходу. Он видел в окно зала, как она села в машину, которая ее ждала. Было темно, он не рассмотрел даже: это машина с ее водителем или очередной претендент появился. Нет, он тогда сознательно не стал рассматривать, что за машина. Он еще побыл на вечере, поговорил с кем-то, пошутил, посмеялся, потанцевал. И пошел один домой. И не спал в ту ночь ни минуты, потому что знал: другой такой ночи не будет.

Артем полежал немного, прислушиваясь, есть ли кто-то из родителей в квартире. Тихо. Или ушли на работу, или бегают консультироваться с разными адвокатами. Приходят с таких встреч, как правило, расстроенные, ни с чем. Если кто-то и соглашается, то за космическую сумму, при этом не проявляя даже нулевой заинтересованности. Речь всегда идет о возможности технических ходов, которые могли бы поставить в тупик следствие. О сокращении срока в перспективе. Мысль о том, что он может быть невиновен, адвокаты воспринимали как обычную родительскую блажь. Или представляли себе, как серьезно, на разрыв, нужно работать, чтобы попытаться пошатнуть обвинение. А хотелось бы просто произнести речь и получить гонорар.