Не тронь гориллу - Дациери Сандроне

Я вернулся за стол.

– Ладно, – вновь заговорил Блондин, – у тебя на меня зуб, хотя я никогда тебя в жизни не видел, но тебе что, не известно, что полиция уже арестовала парня, убившего Алису? Чем он тебя не устраивает?

– Тем, что он вряд ли мог это сделать.

– Не знаю, что тебе сказать на это… Такие ребята способны на все. Они все фашисты, и ни ты ни я не знаем, что они затевают в своих гребаных логовах.

– Можешь быть уверен, они намного лучше, чем ты и те, кого ты водишь в свой дом. Но если это не ты и не он, то кто, по-твоему, мог убить Алису?

– Откуда мне знать? Алиса была чокнутая и постоянно искала приключений на свою задницу. Наверняка снюхалась с кем-то еще похуже меня.

– Кто бы это мог быть, кроме перечисленных тобой дружков?

– Да не знаю я! Кто хочешь мог быть. Если ты думаешь, я был первым, с кем она легла в постель, то мне тебя жаль. Она переспала почти со всей своей школой, так что не исключено, кто-то из одноклассников оказался ревнивым.

– Чего ты несешь? Ей еще четырнадцати не было, когда ты с ней познакомился!

Он криво усмехнулся:

– Я вижу, ты все еще веришь в сказки. Да девчонки в этом возрасте ждут не того, чтоб ты им подарил плюшевого мышонка или отвел в кино, они спят и видят, когда ты их трахнешь. Что тебе подарил Баббо Натале? ^[1] Член, вот что. Толстый и длинный член…

Я вскочил на ноги и врезал этой скотине прямо в расквашенную физиономию. На этот раз больной правой рукой. Его голова отлетела назад, и он вместе со стулом опрокинулся на пол и завыл от боли. Я услышал, как открылась входная дверь, и в квартиру заглянул встревоженный Слон. Я дал ему знак закрыть дверь: все в порядке.

– Поднимайся, имбецил, – приказал я Блондину. – Я же тебе говорил: уважай мертвых.

Я почувствовал, что успокаиваюсь, словно удар разрядил напряжение, которое я до сих пор потихоньку аккумулировал. – Давай вставай, пока я тебе еще раз не врезал.

Он схватился за край стола, с усилием поднялся, поднял стул и сел. Его лицо совсем распухло, из носа опять лилась кровь, верхняя губа лопнула посредине, а левый глаз заплыл и плохо открывался.

– Сволочь, – пробормотал он. – Ты избиваешь меня, потому что хочешь считать эту… святой. А это совсем не так. Она была не из тех, кто отступает, если ей приспичило, и ей нравились мужики намного старше ее… твоего возраста. У нее даже был хахаль из дружков ее папочки.

Я насторожился:

– Повтори.

– Я сказал, что она трахалась с каким-то мужиком, посещавшим их дом, а ее дорогие родичи об этом даже не догадывались.

– Как его звали?

– Откуда я знаю? Алиса мне рассказывала, что приходила к нему домой, когда его жены не было, и что он жил неподалеку от площади Сан-Бабила. Я не знаю его имени. Я бы тебе его назвал, зачем мне врать. – Он пальцем проверил, целы ли зубы. Убедившись, что пока все на своих местах, сплюнул кровь и продолжил: – Правда, я его однажды мельком видел. Такой красавчик лет пятидесяти, с кривым носом и усами. Когда мы стали встречаться с Алисой, она ему назначила свидание, чтобы вручить прощальный подарок, своего рода выходное пособие. – Он попытался улыбнуться, но из-за рассеченной губы у него получилась отвратительная гримаса. – Я видел его всего мгновение, когда он выходил из «ягуара». Это все, что могу сказать.

Мне стало ясно, что больше я здесь ничего не узнаю. Я позвал Алекса. Он вышел из спальни, таща за руку девчонку, трясущуюся от ненависти. Глубокая царапина на его щеке свидетельствовала, что его узница не ограничивалась только злобными взглядами.

– Издержки профессии, – прокомментировал он с обычным невозмутимым видом. – Что делаем?

– Уходим. И прихватим с собой эту вот. Завернем ее в ковер.

Ковер не понадобился. Слону, на чьей огромной физиономии сияла самая обаятельная из его улыбок, удалось убедить девчонку, которую, как оказалось, зовут Амбра, пойти с нами добром. Все вместе мы отправились на квартиру моей подруги Сильвии, откуда, оставив меня с барышнями, Алекс и Слон ушли тратить три сотни из реквизированных мною у Блондина денег.

Сильвия всегда выручала меня в особенно трудные моменты. Она работала в управлении социального обеспечения и была одной из немногих сотрудников этой богадельни, кто обращался с людьми по-человечески, а не как с мешком дерьма. Она трепетно относилась к их прошлому, заслуживало оно того или нет, умела установить душевный контакт даже с самыми кончеными типами, искренне интересовалась их судьбами – не столько по долгу службы, сколько из-за отсутствия собственной личной жизни. Ей было около сорока, развод за плечами и толпа друзей, которыми можно было бы заполнить стадион. Среди тех, кто хоть раз воспользовался ее добрым расположением, всегда было несколько человек, готовых отдать за нее свою жизнь.