Стикс - Андреева Наталья

— Рыжий? Какой рыжий?

— Ну, тот, что малость пониже вас, зато в плечах пошире и покряжистей. Глаз такой лихой у него.

— Капитан Свистунов?

— Уж вам виднее, капитан, не капитан. Милиция, значит? — Наталья покачала головой.

— Что с капитаном Свистуновым?

— Видала я его уже.

— Когда? После того, как Игната забрали? Он приезжал? С вами разговаривал?

— Не после. До. И Вася мой еще был жив.

— Как это жив?!

— Жив, — с уверенностью сказала Наталья. — Васю-то по осени убили, когда уже дожди шли. А этот рыжий приезжал еще по сухому. Возле нашего дома все крутился.

— Зачем? Зачем крутился? — охрипшим голосом просил он.

— Кто ж его знает? — вздохнула Наталья. — Я в цветнике ковырялась, нагнувшись, так он и не приметил. Я гляжу — чужой. И потихоньку разглядела его через забор. А тут муж как раз идет. Этот рыжий его и спрашивает: «Ты Хайкин?» — «Хайкин, — отвечает. — Я Василий, а на другой половине Игнат. Вам которого? Если меня, то вот он я весь, а брата-то моего двоюродного дома сейчас нету». Этот рыжий ничего не сказал, пожал плечами и исчез. И то сказать: Вася-то был сильно навеселе.

— А потом? Потом он не приходил?

— Может, и приходил. Может, и не к Васе вовсе — к Игнату. Это вы уж у него спросите. Только рыжий этот — лихой мужик.

— Что ж. Только вы, Наталья, молчите пока об этом.

— А я уж и молчу. Я только вам. И то сказать: с милицией не надо бы связываться. Бог с ним, с рыжим. Я только вам. Уж очень вы мужчина симпатичный. И лицо у вас такое приятное.

И Хайкина вновь застенчиво прикрыла рот с плохими зубами уголком грязного фартука.

— Да-да. Спасибо. — Он и сам не понял, за что благодарит ее, за неожиданный комплимент или за рассказ.

— Чаю-то жарко. Может, квасу? Квасу своего хлебного?

— Хорошо бы.

Она вышла в сени, принесла огромную эмалированную кружку с квасом. Пока пил жадно, стояла, смотрела. Потом покачала головой, спросила:

— Жена-то небось счастливая?

— Отчего ж счастливая?

— Не пьете. И из себя видный. Должность опять же хорошая. Что ж. На то она жизнь.

И Хайкина вновь тяжело вздохнула.

…В прокуратуру добрались только к четырем часам. Да, собственно, никто и не спешил, даже он, следователь Мукаев, наконец сдался. В самом деле: работа не волк, в лес не убежит. А люди устали, да и жара разморила.

Еще какое-то время возились с Хайкиным, пытались хоть немного привести Игната в чувство, чтобы подписал протокол. Но Игнат глаз не открывал и на все вопросы отвечал тоненьким заячьим верещанием.

— Или придуривается, или в самом деле крыша окончательно поехала, — сделал вывод Руслан. От Свистунова чуть попахивало водкой, но движения друга детства были вполне координированные. — Хорошо, что следственный эксперимент провели до освидетельствования подозреваемого врачом-психиатром. А то бы началось: «Какое имели право, да…» Тьфу! В психушку его. Оформляй, Ваня, бумаги.

Два часа ушло на писанину. Разумеется, под руководством капитана Свистунова, который сидел рядом и то и дело заглядывал через плечо. Он же, следователь Мукаев, столько прочитал за последнее время протоколов, что освоился с их сухим, казенным языком вполне. Показалось вдруг, что другого-то никакого и не знал. А главное, наконец вспомнил, как это делается: писать. И вспомнил, что левша, потому и буквы получились в первый раз такие неровные. Пробовал писать правой, а, оказывается, надо было левой. Теперь же вдруг пошло. Свистунов отметил это с удовлетворением:

— Ну, вот. А я уж волноваться начал. Человек многое может забыть в результате амнезии, но то, что он из левши станет вдруг правшой — это вряд ли. Кстати, у всех левшей почерк похожий. С наклоном в левую сторону. И, кстати, там, на берегу, ты все правильно показал.

— Дался тебе мой почерк! Заладил: «кстати», «кстати»! На себя посмотри.

— А что я? Я двурукий, — подмигнул вдруг Свистунов.

— Как это двурукий? Отчего? — удивился он.

— А ты не помнишь? Неужели не помнишь?

— Нет.

— Да. Избирательно, Ваня, к тебе возвращается память. А мы ведь с тобой в один детский садик ходили. Ты был всегда главный: то Штирлиц, то маршал Жуков, то Василий Иванович Чапаев. А я при тебе Петькой. Когда в школу пошли, выяснилось вдруг, что ты левша. Ну, никак не хотел писать правой. А учительница была упрямая. Решила во что бы то ни стало тебя переучить. Но и ты был упрям. Коса на камень, что называется. Тогда-то тебя в первый раз назвали Мукой. В учительской. Билась она с тобой, билась, а ты правой писать ни в какую. Двоек хватал! Ну и хватал! И тогда я решил из солидарности к тебе присоединиться. От природы я правша, но, начиная с первого класса, стал развивать и левую руку. Годы упорной тренировки, Ваня.