Танцы марионеток - Михалкова Елена

– На меня наехал какой-то придурок, – пожаловалась она в ответ на вопрос Ковригина о травме. – Представляете, еду утром по парку, народу – никого, и вдруг из-за поворота вылетает парень в мотоциклетном шлеме!

– На роликах?

– Да, на коньках. Я на него посмотрела – надо же, думаю, так хорошо едет, а зачем-то шлем надел! Ну, знаете, шлем – это же защита… Он детям нужен. Нет, и взрослым, по-хорошему, тоже, только взрослые на это плевали. А мотоциклетный шлем на роллере – такое я вообще первый раз в жизни увидела. Так вот, этот роллер катится мимо и вдруг как вильнет в мою сторону! А у него, козла, еще и уклон был под гору… В общем, снес меня на полной скорости.

– А сам упал?

– Упал, конечно, как вы думаете! А я, как говорится, затормозила об дерево. До сих пор как вспомню, так рука болит – и локтем вмазалась, и ногами… На коленях защита спасла, наколенники, а вот локоть был ничем не закрыт. Такую боль почувствовала, будто иглу в него со всего размаху воткнули! Потом врачи сказали, что я там все кости переломала. Я упала, лежу, кричу от боли, а эта сволочь встает и, даже не оглянувшись, уезжает! Сбил меня – и уехал, можете себе представить? А я так обалдела от всего этого, что встала, до дома доковыляла на роликах, а там возьми да и бухнись в обморок. Вот папка-то испугался!

В голосе ее прозвучали торжествующие ноты, и Ковригин ни с того ни с сего решил, что ее отец хотел мальчика, а не девочку.

– «Скорую» вызвали, меня в больницу увезли… Месяц ничего делать не могла, руку загипсовали. А потом мать запретила мне кататься.

Она вздохнула, посмотрела на Василия с детской обидой.

– Не то чтобы запретила… Попросила. Чуть не плакала, манипуляторша несчастная. Пришлось согласиться. Теперь по утрам просто бегаю по парку.

– А того парня больше не видели?

– Если бы видела, то догнала бы и оторвала кое-что! Нет, не видела. Слушайте, а как вы узнали, что Эльза из книжки – это я? А?

Отделавшись от ставшей любопытной до назойливости девушки, Ковригин отругал себя за легенду, вызвавшую так много вопросов. Ему пришлось изобразить, что он записывает за Ниной, якобы стенографируя ее слова. Она не знала, что писательница Дубровина живет в одном подъезде с ней, и Василий не стал сообщать девушке об этом – ему вовсе не хотелось, чтобы при встрече роллерша рассказала Ленке о том, что к ней приходил веселый толстый журналист с большой фотокамерой.

На следующий день он отправился по адресу, найденному в пиратской базе адресов Москвы, – на западную окраину города. Найдя нужную улицу, Ковригин вышел из машины и обомлел.

Вокруг него был один из старых районов, которые грозились снести вчистую, да так пока и не снесли. Серые пятиэтажки выстроились квадратом вокруг двора, много лет назад засаженного деревьями. Ночью прошел дождь, и к утру деревья расцвели. Грушевое дерево вскипело белой пеной. Две рябины на детской площадке стояли, словно осыпанные прозрачно-белым конфетти, и земля под ними уже была усыпана лепестками. Черемуха возле машины Василия качала почти отцветшими, но все еще пахучими ветками.

В центре двора находился самодельный деревянный стол, вокруг которого собрались местные обитатели – человек восемь пожилых мужчин, игравших – Василий едва поверил собственным глазам – в шахматы. Среди них он заметил и Мешкова: наклонившись над одним из игроков, он горячо шептал что-то тому на ухо и водил пальцем над доской, а противник смахивал его ладонь, словно муху.

«Московский дворик», – подумал Ковригин, борясь с желанием срочно расчехлить камеру. Но снимать было нельзя – не за этим он сюда приехал. Может быть, потом…

И вдруг он понял, что совершает большую ошибку. Василий вынул фотоаппарат из кофра, сделал несколько пробных снимков, взглянул на экран… И медленно пошел по двору, то прицеливаясь, то опуская камеру, подолгу выбирая правильный ракурс, чтобы сфотографировать лепестки, упавшие на скамейку возле дома.

Ему не пришлось долго ждать. Когда он приблизился к играющим, его окликнули.

– Э-э, парень! – Старый дед с такой же белой, как грушевый цвет, бородой приподнялся, с любопытством разглядывая длинный объектив. – Чего ерунду снимаешь-то, а? Нас щелкни!

Вокруг засмеялись.

– С удовольствием, папаша! – бодро ответил Ковригин, и тут приглядевшийся к нему Николай Евсеич воскликнул:

– Э! Да я тебя знаю! Ну-ка поди сюда… Где ж мы встречались-то, а, елы-палы?

Дальнейшее было делом нескольких минут. Правда, Ковригину потребовалось преодолеть сопротивление остальных участников игры, требовавших, чтобы разговор велся при них, но Василий при желании умел быть очень убедительным. Вскоре они со стариком сидели на скамейке и вели разговор «за жизнь».

Навести Мешкова на нужную тему удалось не сразу: старик обходил молчанием то, что интересовало Ковригина больше всего. Почти отчаявшись, Вася уже собирался задать прямой вопрос, но тут бывший тренер услышал обращенное к нему громкое восклицание одного из игроков, сопровожденное соответствующим жестом, и отрицательно помотал головой:

– Без меня, братва, без меня. Я человек, потерянный для общества, то бишь непьющий.

– Что, язва, Николай Евсеич? – спросил Ковригин, ухватившись за кончик этой ниточки.

– Не… Просто завязал. С концами. – И, чувствуя, что собеседник ждет продолжения, старик добавил: – Был один случай… Выпил всего ничего, а машину разбил и сам едва не покалечился. В общем, с тех пор ни капли.

– Расскажите, пожалуйста, что случилось, – проникновенно попросил Вася, решив больше не ходить кругами вокруг того, что ему требовалось. – Мне как раз такие примеры нужны. Для поддержания собственного морального духа.

– А ты чего, употребляешь, что ли? – Бывший тренер настороженно взглянул на фотографа, подозревая насмешку.

Василий, не покривив душой, подтвердил, что употребляет, и был окончательно зачислен в «свои».

– Я ведь и до этого не пил, – поделился старик. – В смысле, до того случая. А тут принесла нелегкая одну знакомую…

Ковригин выслушал незамысловатую историю о том, как в гости к Мешкову внезапно нагрянула старая приятельница, которую он не видел несколько лет. Она привезла с собой в подарок бутылку эликсира – для поправки здоровья.

– Эликсир забористый оказался, собака! – говорил Николай Евсеич, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Я и выпил-то немного, а чувствую – захмелел. Мне бы остановиться, а я все подливаю да подливаю. Под хороший разговор да закусочку знаешь как оно идет?! Эх! По лицу вижу, что знаешь.

Под конец встречи приятельница попросила подбросить ее до магазина. Бывший тренер к этому моменту соображал плохо, но не настолько, чтобы не понять: садиться за руль ему нельзя. Как его уговорили, он не помнил – так же, как и саму поездку. Осталось в памяти, что приятельницу высадил, а как домой возвращался – выпало из головы начисто.

– Вот помню только – столб на меня летит, а я удивляюсь: отчего он в воздухе? А потом – все, труба. Машина – вдребезги, остался я без моей ласточки на старости лет. Хорошо, что сам живой.

Возвратившись домой после разговора с Мешковым, Василий открыл последнюю книгу Лены Дубровиной на той главе, где описывалась гибель учительницы. Впервые за все время расследования, которое он сам пренебрежительно называл доморощенным, Ковригину стало не по себе.

– Старая уже бабулька, могла и сама умереть, – успокаивающе сказал он. – А может, еще жива. Вот это я и узнаю.

Бабкин остановил машину возле ворот. Через две минуты вышел охранник, постоял напротив них, сунув большие пальцы за ремень, и, вернувшись в свою будку, наклонился над столом.

– Номер наш записал, – подал голос Илюшин с пассажирского сиденья. – Сознательный.

– Помню я, какой он сознательный. Год назад мимо него можно было отряд ОМОНа провезти. Если хорошенько накрыть рулоном мха[5]. До сих пор, как вспомню, в носу щекочет.

Сергей пробежал взглядом по воротам и высокому трехметровому забору. На первый взгляд здесь ничего не изменилось за прошедшее время – даже забор не покрасили. Разве что на маленькой дверце рядом с воротами появилась табличка, извещавшая, что по данному адресу располагается пейнт-клуб «Артемида».

Год назад, разыскивая пропавшую Вику Стрежину, Бабкин проник на территорию клуба, предполагая, что девчонку похитили и держат именно здесь. То, что он увидел внутри, произвело на него куда большее впечатление, чем все остальное расследование. Пожалуй, в Москве это был единственный в своем роде клуб.

Благодаря помощи Илюшина ему удалось тогда выбраться с территории «Артемиды» без отрицательных последствий – если не считать продолжительной головной боли и нескольких синяков, а также насмешек Макара. Положительным же во всей этой истории было то, что человек, возглавлявший клуб на протяжении многих лет, запомнил их обоих, особенно Илюшина. Сам Макар после говорил, что ради знакомства с Игорем Перигорским стоило побегать по оранжереям «Артемиды». Правда, Сергей придерживался другого мнения, особенно учитывая тот факт, что носиться по ним сломя голову и наблюдать за очень странными делами пришлось ему, а не Илюшину.