Танцы марионеток - Михалкова Елена

– Не хотела, чтобы он потащил ее обратно в родовой замок, – предположил Бабкин.

– Но он бы ее не потащил. Олег Борисович честно сообщил, что никаких теплых чувств к Юле не испытывает. И она знала об этом. Все, что ему требовалось, – это контролировать ее, чтобы дочь не подложила папеньке свинью. Но силой везти обратно – на это Тогоев вряд ли бы пошел. Значит, секретность была связана с чем-то другим.

Вертя флеш-карту в руках, Макар едва не уронил ее и спрятал в нагрудный карман.

– Кроме того, – продолжил он, – когда Церковина говорила тебе о ссоре с Сахаровой, она упомянула, чем была вызвана ссора. Помнишь?

– Какой-то ерундой, – нахмурился Бабкин. – Кажется, парня не поделили.

Илюшин укоризненно покачал головой.

– Серега, ты меня разочаровываешь. Нет, они поссорились не из-за этого. Напряги память и вспомни то, что ты сам мне рассказал.

Бабкин смутился. Черт возьми, у него действительно вылетело из головы то, о чем поведала ему Ника. Осталось только воспоминание о ее жадном взгляде.

– Они поскандалили из-за уборки, – сказал Илюшин, не дождавшись ответа, и Сергей прищелкнул языком: точно, как он мог забыть! – Юля возмутилась тем, что в ее отсутствие Ника убралась в комнате, которую она занимала. Когда я услышал от тебя об этом, мне подумалось, что предлог для ссоры кажется странным. Сахарова – неглупая девица, и она не могла не понимать, что целиком зависит от доброй воли своей подружки. Зачем пилить сук, на котором сидишь? А главное – из-за чего? Из-за того, что хозяйка выполнила грязную работу? Нет, здесь что-то не складывалось. Вот я и подумал: а что, если Сахарова вышла из себя не просто так, а потому, что в комнате было нечто, не предназначенное для глаз Церковиной? То, что та могла обнаружить, убираясь в комнате. По всему выходило, что принести это «что-то» могла только сама Юля. Идея спрятать предмет в чужой квартире кажется странной только на первый взгляд, а если подумать, у нее есть масса положительных сторон.

– Что мешало Сахаровой взять карту памяти с собой?

– Страх, что ее будут обыскивать люди Тогоева, – незамедлительно ответил Илюшин. – Объяснить иными причинами ее поступок я не могу. То есть, конечно, есть другие варианты – например, она хотела подставить подругу, – но вероятность их я оцениваю как незначительную. Слишком убедительно все складывается в одну картинку. Смотри: Юля неожиданно уходит из дома – для этого не было никаких видимых причин – и направляется к подруге. У нее она ничем не занимается, при этом уверяет, что по ее желанию отец принесет ей все на блюдечке с голубой каемочкой. Так было сказано?

Бабкин кивнул.

– Откуда такая уверенность у молоденькой девушки, живущей за счет отца и до последнего времени подвергавшейся его насмешкам? Я насторожился еще тогда, когда ты упомянул об этом эпизоде. Сложи вместе внезапный уход Сахаровой из дома, запрет разглашать место своего пребывания, слова о том, что отец даст ей все, что она захочет, вспышку гнева из-за уборки в комнате в ее отсутствие, и в итоге ты получишь следующее: она украла что-то из дома отца – то, чем могла бы его шантажировать.

– Вот почему ты сказал о пистолете?

– Честно говоря, нет, – усмехнулся Макар. – Я лишь хотел подтолкнуть Церковину к правильному решению. Мало того, что я понятия не имел, что мы ищем – у меня было лишь подозрение, что это документы, – так еще и начисто забыл о ссоре из-за уборки. Если бы вспомнил о ней раньше, то сообразил бы, что остальные комнаты в квартире Церковиной обыскивать ни к чему.

Бабкин загнал машину на стоянку возле дома Илюшина, вынул ключ зажигания, и вдруг у него зародилось крайне неприятное подозрение, которое он тут же озвучил:

– Макар, а что, если карта принадлежит Церковиной? Мало ли по какой причине она ее спрятала…

– А вот это мы с тобой сейчас узнаем, – пообещал Илюшин, выбираясь наружу. – Пойдем посмотрим, что на ней записано.

Двадцать минут спустя Сергей отвел взгляд от экрана ноутбука, заложил руки за голову и откинулся в кресле, уставившись в потолок.

– Прекрасно, просто прекрасно, – сказал он. – Теперь я понимаю, почему Юля Сахарова сбежала из дома и спряталась от папаши. Если бы я был на ее месте, я бы тоже сбежал и прятался. Вот только какая нам польза от найденного? Хотя оно и взрывоопасно.

– Да, – согласился Макар, – бомбой назвать это нельзя, но гранатой – можно.

– Получи, фашист, гранату, как говорил кладовщик, выдавая немцам боеприпасы со склада.

– Только не из наших рук. Она нас самих взорвет, так?

– Так, – неохотно признал Сергей. – Нести это в прокуратуру я бы не решился. Не знаю, насколько у Тогоева длинные руки и дотянется ли он до следователя, которому поручат дело, но рисковать и проверять это не хочется.

Он покосился на ноутбук – Макар делал копию с документов, записанных на флеш-карте Юли Сахаровой.

– Зато теперь мы точно знаем, что эта штуковина принадлежит не Церковиной, а Сахаровой, – пробурчал Бабкин. – Интересно, где она ее взяла?

– Переписала с тогоевского компьютера, вот и все.

– Точно! – вспомнил Сергей. – Помощник Тогоева рассказывал, что накануне побега видел Сахарову выходящей из кабинета отца! Он тогда решил, что она искала деньги, но ничего не нашла.

– Возможно, так оно и было, но она увидела включенный компьютер и скопировала файл. Или включила его сама – хотела подстраховаться на тот случай, если когда-нибудь захочет повлиять на отца. Просто так использовать эту информацию Сахарова не решилась, оставила ее на крайний случай…

– Должно быть, понимала, что ее ждет, вздумай она его шантажировать. Вряд ли Тогоев оставил бы дочь в живых.

Бабкин вспомнил стену со следами от пуль, вспомнил звонок после покушения, и откуда-то от позвоночника, разливаясь по всему телу, пошла волна горячего бешенства. Он сильно, до боли, выпрямил и напряг пальцы, представляя, как кладет их на короткую толстую шею Тогоева и несильно сжимает, вдавливая в желтую кожу… Олег Борисович опрокинулся, черные глаза полезли из орбит, нашлепка глянцевых, как жучий панцирь, волос съехала набок, открывая мясистое ухо…

Илюшин нажал на флешку, вынимая ее из порта, и негромкий щелчок заставил Бабкина опомниться.

– Надо ее спрятать, – сказал Макар, убирая карту в футляр. – И переходить ко второй части нашего плана.

– А у нас есть план? – изумился Сергей, отгоняя видение – задыхающегося Тогоева.

Макар насмешливо взглянул на него.

– Думаешь, мы действуем наобум? Когда я говорил о том, что противником Олега Борисовича станет кто-то другой, то уже предполагал, как будут развиваться события. А ты считал, что мы просто спрячем найденную информацию в дальний угол и постараемся сделать вид, что ничего не нашли?

– Я считал, что мы сами затеем с Тогоевым игру, раз уж к нам в руки попала такая карта… Смотри-ка, каламбур получился.

– Нет, мой опрометчивый друг, мы с тобой никаких игр затевать не будем, – покачал головой Илюшин. – Олег Борисович нас раздавит, как букашек. Я не готов удирать от нашего вспыльчивого заказчика, отстреливаться и лежать в окопах. Окопы – это не для меня. Нет, все должно быть сделано цивилизованно!

– Что значит «цивилизованно»? – нахмурился Бабкин, прогоняя вновь всплывшее воспоминание о чпоканье за спиной в холодном подъезде.

– «Цивилизованно» – значит чужими руками. Мы говорили о противниках… Протяни, пожалуйста, руку за моим телефоном. Там есть номер некоего Перигорского Игоря Васильевича. Помнишь такого? По-моему, пора ему о нас напомнить.

Стол был завален бумагами. Интервью, небольшие заметки, статьи… Их накопилось много, но большинство журналистов цитировали друг друга, попутно копируя куски из пресс-релиза издательства, либо задавали одни и те же вопросы, на которые получали одинаковые ответы. Листы, распечатанные Ковригиным – он терпеть не мог читать текст с компьютера, – один за другим отправлялись в мусорную корзину.

– Халтурщики!

Ковригин в сердцах стукнул кулаком по столешнице, и лампа, мигнув, выключилась, будто испугалась. Комната погрузилась в полумрак, в котором белела кипа бумаги на столе и синевато светился компьютерный монитор.

Кряхтя, Василий поднялся, нашел на кухне запасную лампочку и вернулся. На ощупь, обжигая пальцы разогревшимся стеклом, вывинтил перегоревшую лампу из патрона, отложил ее в сторону, вкрутил новую… И уселся, мрачный, подперев подбородок ладонью и щурясь от яркого света.

Он бродит в потемках. Придумал себе идею фикс, вцепился в нее, как бродячий пес в штанину прохожего, и не отпускает. А прохожий-то – призрачный! И не штаны он треплет, а гнилой капустный лист, воняющий прямо под его чутким собачьим носом. Он, Василий Ковригин, обманул самого себя, выдал натужную фантазию за реальную возможность, а все почему? Потому что упустил Ленку, идиот. И не может смириться с этим, все ищет, чем бы оправдаться, а сам прикрывается заботой о ней, чтобы, упаси бог, не признаться самому себе – профукал ты жизнь свою и свой единственный шанс профукал. Так и останешься одиночкой. Нет, ничего плохого, конечно: легкая холостяцкая жизнь без обязательств всегда ему нравилась. Но раньше у него был шанс попробовать что-то другое – теперь этого шанса не осталось.