Рецепт Екатерины Медичи - Арсеньева Елена

Париж, 1942

— Нет, — говорит Марика, — нет! Я ничего не понимаю!

— Полная нелепость, — мрачно поддерживает Бальдр. — Здесь нет ни одного вразумительного слова!

Он лукавит, и Марика знает об этом. Она ведь и сама только что покривила душой, сказав, что ничего не понимает. Кое-что понимает, и даже очень хорошо. Отлично понятен намек на ладью, которая будет качаться на волнах крови: имеется в виду, конечно, ладья в парижском гербе, та самая, что fluctuat nec mergitur, зыблема, но непотопима. Пять золотых шаров, увенчанных лилиями, — с этим тоже все ясно. Но самое главное — понятен намек на женщину, которую зовут именем святой с копьем в руке, чью красоту воспевают птицы. А прежде, в прошлом своем воплощении, она потопила корабль предводителя нечестивцев, то есть гугенотов. Это более чем прозрачный намек на адмирала Колиньи. И она беспутна, беспутна, трижды беспутна…

Истинная правда. В этом Марика сама могла убедиться.

— Итак, я готов ответить на все ваши вопросы, господа, — говорит Торнберг. — Разумеется, лишь на те, на которые у меня есть ответы. Потому что я и сам погряз в догадках, которые не смогу прояснить без вашего участия. Итак, прошу. Марика, вы?

— Я… я поняла только, на кого намекает этот отрывок, на какую женщину, — произносит она с вызовом. — Все остальное требует разъяснения. При чем, например, тут какой-то боярышник?

— Видите ли, случилось так, что наутро после Варфоломеевской ночи на кладбище Невинноубиенных (было такое в Париже в те времена) внезапно расцвел засохший боярышниковый куст. Разумеется, это было воспринято католиками как благословение небес. Что еще?

— Да все, — раздраженно говорит Бальдр. — В том-то и дело, что все весьма туманно, и я совершенно не понимаю, почему вы придаете такое значение этому отрывку, какой такой великий спасительный для иудеев смысл в нем видите. Если вы имеете в виду вот эти намеки на печи концентрационных лагерей — «о дымы тех костров, о дымы тех печей», то к этому любые исторические реалии можно за те же уши притянуть. Например, на кострах сжигали средневековых ведьм, а…

— А в печах готовили обеды для благочестивых граждан, — благожелательно подсказывает Торнберг. — Нет уж, фон Сакс, на кострах сжигали не только и не столько ведьм, сколько еретиков, а стало быть — протестантов. Ну а печи — именно что реалия нашего времени. Именно потому, что там речь идет о пепле, который выжигает дотла семя врагов… и так далее. Тут есть еще одна деталь. Во все века всеми историками иудейского происхождения жертвы Варфоломеевской ночи косвенно сравнивались с несчастными евреями, которые из века в век подвергаются тем или иным санкциям и которых с большей или меньшей степенью жестокости порою начинают побивать каменьями. У нас в Германии это началось на нашей памяти. Кстати, вы, возможно, знаете, Марика, что я долгое время жил в России. Мне приходилось читать кое-какие книги по русской истории. Ваша православная церковь тоже переживала некий кризис, связанный с наступлением своего рода протестантизма. Это происходило в конце XV — начале XVI века, и называлось это явление — обратите внимание! — ересь жидовствующих . В самом деле, начали распространять ее на Руси иудеи, по-русски их пренебрежительно называют жиды, — в свите литовского князя Михаила Олельковича, в 1471 году приехавшего в Новгород, оказался некий иудей Схария, чернокнижник, чародей и астролог. Ересь жидовствующих пустила довольно глубокие корни на Руси и даже проникла в семейство государя Ивана III: ей была привержена его сноха Елена Волошанка. Жидовствующие отвергали апостольские и святоотеческие писания и все христианские догматы, отрицали церковные установления: таинства, иерархию, посты, праздники, храмы, иконопочитание, отрицали Святую Троицу, хуля Сына Божьего и Святого Духа, подвергали сомнению божественное происхождение Спасителя и его воплощение, высмеивали веру во второе пришествие Христово и в Страшный суд. Избавиться от ереси русским православным священникам удалось только на церковном соборе 1504 года с помощью весьма пылкого проповедника Иосифа Волоцкого. Этот пример я привел лишь для того, чтобы вы поняли: уподобление уничтожения гугенотов страданиям евреев — не случайно и довольно тривиально. Мне трудно понять, каким образом и сквозь какой магический кристалл увидел Гаурико эти пресловутые печи… Быть может, ему помогло то, что он и сам был крещеным иудеем (так же, как и Нострадамус, само собой разумеется), поэтому он и провидел будущие бедствия своих соплеменников? Другое дело, что он не слишком-то сокрушался по этому поводу: как мы видим, все его симпатии принадлежат будущей «хранительнице Христова имени» Екатерине Медичи, которая должна как следует печься об укреплении престола своих предков. Здесь подразумевается папский католический престол, ибо Медичи была внучатой племянницей Льва X, папы после 1513 года…

— Я уже понял, Торнберг, — перебивает профессора Бальдр, — что вам нельзя задать ни одного вопроса, чтобы не выслушать в ответ целую лекцию с превеликим множеством нужных и ненужных исторических фактов и подробностей. Почему вы и вам подобные уверены, будто истории принадлежит исключительное право объяснять все явления современной жизни, как если бы они требовали судебных прецедентов, на которые постоянно нужно ссылаться? Наш разговор и так уже непомерно затянулся. Поэтому я прошу ответить как можно короче: все-таки что такого вы нашли? Намеки на некую особу, о которых говорит Марика, могут быть случайным совпадением. Пока вы меня не убедили.

— Вы не верите потому, что не хотите верить, это понятно, — кивает Торнберг. — Хорошо, я приведу вам в гороскопе Гаурико пример такого совпадения с реальностью, которое для меня лично имеет огромное значение. Он также будет ответом на тот вопрос, который вы мне задавали: почему я хотел, чтобы к расшифровке моего письма, а значит, к выходу на след медиатора имел отношение Хорстер. Взгляните на абзац: «О дым тех костров… о дымы тех печей… пепел, развеянный с высоких колоколен, пепел, который не удобряет землю, а выжигает дотла само семя врагов духовной высоты…»

— Да-да, мы помним, что там дальше, — перебивает Бальдр. — Кстати, если уж вы рассказали нам о боярышнике, расскажите заодно и о дубе, который упоминается в процитированном вами отрывке.

— О нем я и намерен повести речь, — спокойно улыбается Торнберг. — Правда, мне и теперь не обойтись без обращения к историческим фактам… Не волнуйтесь, не столь сильно покрывшимся пылью веков, как Варфоломеевская ночь, а имеющим отношение уже к нашему времени, к событию всего лишь семнадцатилетней давности. Произошло оно в Силезии, в поместьях графа Кайзерлинга, принадлежащего к самой аристократической фамилии Германии.

— Вы имеете в виду его имение в Кобервице? — прерывает Бальдр. — Мы там гостили с родителями в прошлом году, они знакомы с Кайзерлингами. Погодите, дуб… Древний мертвый дуб посреди поля, недалеко от искусственного озера? Раньше там тренировали лошадей, а теперь то место прозябает в запустении. Я спросил, почему там никто не бывает, но граф ответил уклончиво и перевел разговор на другое…

— Его можно понять, — усмехается Торнберг. — Именно на том поле произошло событие, которое на четыреста лет раньше было предсказано Гаурико. Видите ли, на землях графа Бисмарка необычайно расплодились кролики. Окрестные земледельцы, чьи посевы подвергались уничтожению этими прожорливыми зверьками, потребовали либо рассыпать по земле яд, либо разрешить свободную охоту на кроликов в угодьях графа. Но хозяин ответил, что не желает вместе с кроликами перетравить всех других животных, а охотиться кому попало в своих лесах тем более не намерен позволять. У него есть другое, более современное решение проблемы. Разнесся, впрочем, слух, будто решение отнюдь не современное, а, напротив, самое что ни на есть реликтовое: Бисмарк намерен-де извести кроликов с помощью колдовства и специально выписывает к себе какого-то мага. И вот наконец появился некий господин из Берлина. Звали его, к слову сказать, Рудольф Штайнер, и среди теософов он весьма известен, например, тем, что создал так называемое «Антропософское общество». Штайнер был убежден, что некогда человек был исключительно духовным существом, способным на равных общаться с космосом, проще говоря, с божествами, однако некие темные силы лишили его таких способностей. В частности, эти силы покровительствуют смешению крови, смешению чистых и нечистых рас, а это приземляет человека и уподобляет его скотам. Вспомните-ка, что пишет Гаурико о духовной чистоте… Кроме того, Штайнер был очень увлечен биодинамическими методами земледелия и животноводства и один из таких разработанных им методов намеревался продемонстрировать. Приехав в имение, Штайнер потребовал, чтобы одну из комнат замка отдали под лабораторию (оборудование он привез с собой) и принесли туда только что убитого кролика-самца. Штайнер кастрировал зверька, извлек из него селезенку, добавил кусочек шкурки и все это сжег, а пепел смешал с некоторым количеством сухого молока — чтобы увеличить количество «волшебного средства», над которым уже заранее потешались все земледельцы округи. Не обошлось, конечно, без каких-то сакраментальных заклинаний. Как же без этого, ведь в начале всего было слово! Затем Штайнер обошел округу и решил провести эксперимент на том самом поле, посреди которого стоял старый, засохший дуб необычайной красоты и внушительности. Он уверял, что не найти другого места, более эффектного и более пригодного для совершения магических действий. И вот ближайшей ночью (именно ночью, и конечно — в полночь!) он принес чашу со своим порошком к дубу и принялся разметать его в разные стороны с помощью обыкновенной метлы. Слуги графа, которые имели возможность наблюдать эту картину, моментально разнесли весть о действиях мага по всей округе, и еще два дня соседи покатывались со смеху, то и дело встречая на своем пути живых и здоровых кроликов. Особо смелые вежливо спрашивали графа: вернул ли ему колдун метлу или, быть может, уже улетел на ней в Берлин? И не пора ли все-таки разрешить охоту на кроликов в угодьях Бисмарка?