Рецепт Екатерины Медичи - Арсеньева Елена

— Это твоя квартира? — спрашивает Марика, только бы что-нибудь спросить.

— Нет, — пренебрежительно машет рукой Рудгер. — Это… так, квартира для специальных встреч.

— С женщинами?

— Когда как, — откровенно отвечает он. — Большей частью для деловых. Но иногда и с женщинами. А порой встреча начинается как деловая, но заканчивается в постели. Строго говоря, как у нас с тобой. Мы же тоже начали говорить о делах, а кончили… — И он игриво подталкивает ее в бок.

Марика не отвечает, оскорбленная скабрезностью его реплики. Впрочем, было бы странно, если бы Рудгер мог говорить с ней с нежностью или уважением после того, что он вытворял с ней и что вытворяла с ним она. Странно, что они не убили друг друга…

— Между прочим, часто бывает также, что после полового акта продолжаются деловые разговоры, — продолжает Рудгер, и Марика внутренне вся сжимается от слов «половой акт». А впрочем, какая разница, как это назвать? Совокуплением? Да ведь разницы никакой, так же грубо и пошло. Любовью? Да где ж тут была любовь? Может быть, Рудгер прав: к этому акту надо подойти просто, ну, как к стакану воды, выпитому посреди деловой беседы. Кажется, существовала такая теория, мол, переспать с кем-то — все равно что выпить стакан воды, и ничего не надо осложнять. Марика читала в какой-то газете, будто исповедовала ту теорию русская революционная дама Александра Коллонтай, которая прославилась своей половой неразборчивостью. Потом она достигла высоких званий и чинов в советской России и теперь даже представляет ее не то в Норвегии, не то в Швеции. Пожалуй, все-таки в Швеции, потому что Норвегия оккупирована гитлеровцами, там бы совдеповской даме плохо пришлось бы. Интересно, как переходила от акта к разговорам мадам Коллонтай? Укладывалась поудобнее, затягивалась папироской и начинала равнодушным голосом:

— А скажи, товарищ…

Жаль, Марика не курит. Ей нечем затянуться перед тем, как спросить:

— А скажи, тов… то есть, скажи, Рудгер, мог Торнберг знать, что твой псевдоним — Меркурий?

— Не знаю, не думаю, — охотно поворачивается к ней Рудгер. Он явно доволен, что Марика взяла на себя труд незаметно, ненавязчиво вернуться к деловой части встречи. Разумная женщина! Вполне годится для дальнейшего сотрудничества. Ну и в постели, конечно, великолепна. Если привязать ее к себе, то можно будет обходиться без шлюх. Правда, где-то в небесах болтается ее жених… Ну так что ж, военные летчики долго не живут, в отличие от чиновников имперского управления гражданской авиации. Правда, Рудгер Вольфганг Хорстер не совсем чиновник, а вернее — совсем не чиновник. Он антифашист. Антифашисты тоже долго не живут. Но ведь до сих пор ему везло, почему не может везти и впредь? Все мы ходим под Богом, никто не знает, сколько ему отмерено. Ничего нет глупей, чем хоронить неубитого! И Хорстер продолжает беседу: — Откуда ему могут быть известны такие мелочи? Это совершенно невозможно.

— Ну так вот: он знает, — ровным голосом продолжает Марика. — Откуда? Может быть, от того же Пауля. А уж тому-то твой псевдоним известен точно.

Она лежит на спине, чувствуя ломоту в каждой косточке, и все еще жалеет о том, что не курит. Может быть, стоит научиться?

— С чего ты взяла? — приподнимается на локте Рудгер. Ему неприятно снова начинать разговор о возможном предательстве Пауля. Но он чувствует, что сейчас прерывать Марику не нужно, ей следует дать выговориться. Женщины после бурного и длительного совокупления становятся необычайно словоохотливы, Рудгер в этом не раз убеждался. Особенно сильно на них действует припадок внезапного, неконтролируемого любовного помешательства, как тот, который он только что продемонстрировал Марике. Да, эта девушка очень его возбудила. А впрочем, не она первая и, дай Бог, не она последняя. Хотя Бога нет. При чем тут вообще Бог? Спасибо его неистовой природе, его выносливости. Жена иногда благословляет его многочисленных любовниц, и он знает об этом. Ни одна женщина не может долго выдерживать его безумный темперамент. Поэтому у него много женщин. И лучшие его осведомительницы — те, которые побывали с ним в постели и поверили, что только они могут довести его до такого пика желания. Чепуха. Единственный толковый лозунг гитлеровцев, с которым он согласен целиком и полностью, это знаменитые «три К»: «Kinder, K?che, Kirche», «Дети, кухня, церковь». Только в этом предназначение нормальной женщины. Жаль тех, кто начинает играть в опасные политические игры, вроде этой красивой русской девки. Его очень возбуждает, что она — русская. Правда, жаль, что всего лишь эмигрантка. Лучше было бы переспать с коммунисткой из великой советской России… А впрочем, все женщины: аристократки, коммунистки, еврейки, русские, немки, антифашистки и фашистки — устроены одинаково, Рудгер Вольфганг Хорстер это отлично знает! Женщины — всего лишь средство. Цель — борьба. Тайная борьба, обреченная на победу или на поражение, это неважно. Как в стихах Брехта, которые он любит:

Эта цель — сражаться за коммунизм — освобождает Рудгера от химеры, именуемой совестью, точно так же, как фюрер освободил от этой химеры своих сподвижников. Хорстер на все готов ради победы тех идеалов, которым он предан с юности, за которые заплатил содранной со всего тела кожей. Конечно, он не думает о мести, он заморозил ее до лучших времен, но когда он и его товарищи победят… Им предстоят еще долгие бои, но они победят. Они готовы к сражениям. Об этом — другие любимые стихи Брехта:

Они победят, они сокрушат насилие, и тогда настанет время мстить. Vae victis, как говорили римляне, горе побежденным! Побежденным и их пособникам. Если Пауль все-таки улизнул тогда от экзекуции, если стакнулся с теми, кто безжалостно избивал остальных…

Нет, не хочется сейчас говорить о Пауле! Лучше о Торнберге.

— Откуда ты взяла, что Торнберг знает мой псевдоним? — повторяет Рудгер.

И под его испытующим взглядом Марика рассказывает обо всем, что с ней произошло за последние десять дней, минувших после их встречи в бомбоубежище. Ее больше не терзают сомнения, говорить ли Рудгеру о том, как она взяла шифровку из руки Вернера. Она рассказывает, и, честно говоря, ей безразлично, что он подумает. Главное — исполнить свой долг и предупредить его об опасности, которая исходит от Торнберга.

Но вот что странно: чем больше Марика говорит, тем меньше хочется продолжать. Ей как-то безразлично становится все: и возможное предательство Пауля Шаттена, и коварство Торнберга, и измена Бальдра, и даже опасность, которой подвергаются Ники и Алекс, ее сейчас не слишком волнует. Она уже пережила это. Уже пережила. Или акт с Рудгером ее вымотал до полного безразличия к жизни? Нет, не до полного: ей интересно поговорить с ним о Торнберге. И о шифровке она рассказывает с удовольствием. При одном воспоминании о ней утомленная кровь начинает быстрее бежать в жилах. Ох, кажется, Марика упустила свое призвание! Но, может быть, еще не поздно заняться семиологией? А интересно, бывают женщины-семиологи? Профессор семиологии Мария Вяземская… Нет, до этого еще далеко. Для начала нужно поднакопить денег и купить себе замечательную энциклопедию «Свастика и саувастика» у антиквара Бенеке.

Марика говорит об одном, а мысли ее текут, текут совершенно в другом направлении…

— Да… — перебивает этот неспешный ток голос Рудгера. — Торнберг, конечно, прав: случайности правят миром, и правят мудро. Ты поразительная женщина. Не уверен, что мне удалось бы найти ту женщину в Париже, медиатора. И все же мне жаль, что шифровка осталась у Торнберга. Не верю, не верю я, что он вдруг сделался одержим делом спасения евреев! Он убил Вернера, который… Ладно, об этом потом.

— А что, Вернер был евреем? — настораживается Марика. — Поэтому они с Лоттой и сошлись?

— Вернер не был евреем, — качает головой Рудгер. — Правда, он занимался их спасением по линии организации «Подводники»[40] и некоторых других. Кое-кого удавалось вывезти за границу, кого-то снабдить другими документами, других перевести на нелегальное положение. Но кроме того, они с Лоттой были влюблены друг в друга и мечтали пожениться, хотя знали, что у них никогда не будет детей.