ДНК неземной любви - Степанова Татьяна Юрьевна

– Я хочу, чтобы мои показания были занесены в протокол.

Начальник МУРа, все это время находившийся в приемной вместе с Белоусовым, кивнул. Записывать показания села сама Лиля – без ноутбука, от руки на бланк допроса.

– Я так и знал, что этим все кончится, – признанием... Все эти пять лет. С тех пор, как она ушла... как скрылась в монастыре. Я знал, там ее уговорят, обработают. Они это умеют! Уговаривать, призывать к покаянию. Как будто внутреннего покаяния недостаточно, словно все это обязательно должно быть предано гласности... Даже такая вот трагедия, где, по сути, нет виновных. Только чудовищная ошибка... ошибка, беда, – Белоусов закрыл глаза рукой. – Нет, я своей вины не отрицаю. Но я... видит бог, я не хотел... я боролся, как мог, с собой, а она, Галина, моя жена, она всегда бешено ревновала меня. Скольких женщин-секретарей в суде мне пришлось уволить... то есть расстаться, потому что она... Она всегда была патологически ревнива, с самых первых дней, как мы зажили вместе.

Лиля Белоручка записала. Белоусов замолчал. И неизвестно, сколько бы это молчание продлилось, если бы старый его знакомый – прокурор города – не заставил его повелительным тоном:

– Продолжайте, мы все ждем.

– Лев Евгеньевич, вы же... ну вы же знали Галю, бывали у нас... Вы знали ее, разве она была плохая жена, плохая мать? Она делала все для семьи, для Лары... Когда той исполнилось десять лет – я помню, – она заболела скарлатиной, и Галя от ее постели не отходила, на службе отпуск взяла, думаете, тогда в областной администрации это легко было – вот так на месяц вылететь из обоймы по уходу за ребенком? Потом она, конечно, меньше уделяла ей внимания, она много работала. И я тоже много работал – часто задерживался... А Галина все это воспринимала... она неверно все это истолковывала, неправильно...

Белоусов снова умолк, словно поперхнулся словами. Затем залпом выпил успокоительное.

– Пять лет, пока она жила в монастыре, я все ждал... Вы, может быть, подумаете, что это я ее туда спрятал? Боялся, что она не выдержит и когда-нибудь на допросе все расскажет вам, все... Но эта идея с монастырем, точнее, это решение было целиком ее. И это не от страха, это из покаяния, поверьте мне, никто так не может раскаиваться, как мать...

– Мы вам верим, – сказала Лиля.

– Все эти пять лет она держала все это в себе, но, видно, монашки... О, эти монашки, они свое дело не хуже следователей знают, – Белоусов криво усмехнулся. – Разные там посулы, обещания... Царствие небесное, отпущение греха... Уговорили, уломали Галю... А может, тот странный, возмутительный инцидент на нее так подействовал, когда какой-то хулиган на нее напал в катакомбах... Она до смерти испугалась, сердце не выдержало, а сердце-то у нее всегда здоровое было как у лошади, мне еще тогда, пять лет назад, врачи говорили – сердце у вашей жены о-го-го...

– Вы не знаете, кто на нее напал? – спросил прокурор.

– А она сама не сказала?

– Она порой говорит странные вещи, Глеб Сергеевич, – ответила Лиля. – Нет оснований верить бреду. У нее расстроенное воображение.

– Ну да, ну да... на чем-то вы ведь выстроили эту свою фантастическую версию насчет Лары... Кстати, каковы результаты экспертизы почерка?

– Об этом мы после поговорим, продолжайте.

– О чем это я? Ах да, сердце у нее было... Только в ту минуту безумия она об этом забыла... Она была вне себя.

– Вы состояли с вашей приемной дочерью Ларисой в интимной связи? – бесстрастным голосом следователя спросила Лиля.

– Нет! Я... Вы же видели ее фотографии, она была чудом. И это чудо явилось не где-то там – на экране, в кино, а дома, у нас дома. У меня на глазах подрастала восхитительная, обольстительная, редкая, неземная... Иногда по утрам, это еще было там, на старой даче в Малаховке, рано утром мы вдвоем ходили на реку купаться... Ее тело, ее жемчужная кожа... Ей было пятнадцать, потом шестнадцать… семнадцать... Это была такая мука. – Белоусов стиснул кулаки. – И она ведь по крови не являлась моей... моей дочерью, так что с точки зрения природы... не было ничего невозможного. Я так думал, но когда я смотрел ей в глаза... Девочка, она любила меня, она считала меня своим отцом. Когда она обнимала меня, смеясь, я... Это была такая мука, сладкая мука – каждый день, дома... Видимо, я уже не мог этого скрывать. Я забыл, что жена, Галина, умна и наблюдательна... и ревнива, и зла... И что она любит меня...

– Лариса хотела уйти из дома, потому что ей стали ясны ваши чувства?

– Я сорвался, один… всего один раз, я не удержался, не смог контролировать себя. Это случилось в машине, я заехал за Ларой в институт и по дороге... Она сидела так близко, рядом, аромат ее духов... Она все поняла – женщины видят все... Она выскочила на светофоре. Когда я приехал домой, она уже собирала сумки. Сказала, что едет на дачу, что ей надо пожить одной. А я видел, что руки у нее тряслись, я видел, что она боится меня... меня, своего отца... И когда она уехала, я сорвался окончательно. Галина вечером приехала домой с заседания в мэрии, я наговорил ей черт знает что. И она – если у нее и были какие-то подозрения, они укрепились. Она мать – что она должна была подумать? Обо мне, своем муже, о дочери? Она впала в ярость, я никогда не видел ее такой.

– И что произошло потом?

– Она вроде как успокоилась. На следующее утро все было как обычно. И я решил...

– Лариса была в Мирном на даче?

– Да, и я решил вечером поехать туда. Клянусь, я хотел только объясниться и... я хотел вернуть ее назад. Невыносимо было существовать без нее, не видеть ее прекрасного лица. Я хотел лишь объясниться, уговорить ее вернуться, я сам был как помешанный. И я поехал в Мирное.

– Вы поехали один? – спросила Лиля.

– Да.

– На допросах пятилетней давности вы всегда говорили, что поехали на дачу на своей машине вместе с женой.

– Она же вам все сказала, какой смысл теперь... Я поехал один. Я хочу, чтобы вы поняли, чтобы степень вины была разграничена. Так будет проще всем.

– Продолжайте.

– Я остановился у ворот, открыл калитку своим ключом. Дверь дома была открыта, Лара сидела на веранде. Она увидела меня на пороге и... Ее лицо... Столько отчаяния и любви... и страха... Такая хрупкая и беззащитная, моя девочка, моя радость... Я бросился к ней, обнял ее. И в этот миг появилась она – Галина. Я не узнал ее – она всегда так великолепно владела собой, а тут словно обезумела. Что-то крикнула нам, какое-то чудовищное оскорбление и... Я даже не понял, что это нож у нее в руке – так, блеснуло что-то, и она ударила Лару в грудь, а потом в живот... ножом, родную дочь, из-за меня...

Пауза...

В углу приемной мелодично-басовито напольные часы пробили три раза.

– Я закричал, Лара закричала... она... Галина тоже кричала и резала ее ножом... А потом наша девочка упала, а моя жена... рухнула на пол как сноп, а когда осознала, поняла, что она натворила... Я ее не мог никак поднять, оторвать от тела, она вся была в крови... Лара была мертва, я сразу это понял. Она убила ее, зарезала свою дочь.

– Дальше, продолжайте, – велел прокурор.

– Хотите знать, что было потом? Это же так просто. Это только на первый взгляд кажется, что уже все равно. Нет... Я своей вины не отрицаю. Я и тогда не отрицал, не снимал с себя ответственности. С женой мы прожили почти восемнадцать лет – как такое можно вычеркнуть, выбросить...

– Насколько я помню, в то время решался вопрос о назначении вас руководителем управления в департаменте...

– Можете думать, как вам угодно, – Белоусов обвел их всех взглядом. – Что я сделал все, что было сделано потом, в том числе и ради своей собственной карьеры. Но... передо мной, практически лишившись рассудка от горя и ужаса, была моя жена... убийца... И тут же в доме – труп ее дочери, моей Лары... Я должен был выбирать, в конце концов, нас обоих могли обвинить. Мне следовало принять меры. И я их принял. Я кое-что там убрал – в доме, кое-что подправил, я сочинил версию – простую и практически непрошибаемую – о том, как мы вместе с женой приехали и нашли Лару уже вот такой...

– А на самом деле как ваша жена добралась до Мирного? Она следила за вами? Поэтому в тот день ушла с весьма важного заседания, где должна была выступать? – спросила Лиля.

– Да, она следила и приехала в Мирное на частнике, я кое-как добился от нее – она сказала, что не въезжала на машине в поселок, ума хватило... вышла на шоссе и прошла пешком через лес. Она решила поймать нас с поличным – меня и Лару и... Ей показалось в тот миг, что она нас поймала, но это было не так, произошла чудовищная ошибка. Лара никогда... никогда не питала ко мне иных чувств, кроме как... Она не предавала свою мать. Когда я там прибрался, я вызвал врачей и позвонил в милицию, я сделал вид, что мы только что переступили порог. Врачи «Скорой» увидели мою жену на трупе дочери, она обнимала Лару, словно пыталась поднять ее, разбудить – вне себя от горя. И это не было притворством, игрой. Она действительно сходила с ума. И вот что я вам скажу – я ее не судил тогда, я пытался помочь... И не вам ее судить. Есть вещи, где все это бесполезно, бессмысленно – суд, следствие, очные ставки, прения сторон, экспертизы... есть вещи, где все это не играет никакой роли. Это я вам говорю – судья с двадцатилетним стажем.