Во мраке сверкающих звезд - Михайлова Евгения

Андрей закурил, чувствуя себя совершенно изможденным, как после недели бессонных съемок. А сердце… Оно замирало и счастливо вздрагивало. У него тайный праздник из-за этого звонка: «Я поела. Спасибо». Но он не умеет выражать радость, ему не с кем ее разделить. Всегда было не с кем. Он родился и был воспитан в нормальной семье, женился на правильной женщине, но делиться переживаниями вообще не умел. А тут… Кому расскажешь о своем преступлении, о своих комплексах и страданиях, о том, что попал в капкан? И вдруг стало легче. Никому, конечно, не расскажешь, но он смотрел на Надю, освещенную заходящим солнцем, и, наверное, впервые за всю совместную жизнь остро ее жалел. И она ни с кем не поделится, и она в капкане обманутых надежд. Она могла выбрать любого мужчину, а выбрала его, потому что ее не интересовали ни богатство, ни нужные связи, в результате которых она могла бы за месяц стать самой востребованной актрисой. Надя придумала себе роль невесты, а затем жены честного, простого, навеки надежного человека. Если бы их двоих поставили в один кадр, это был бы очень точный режиссерский и операторский выбор. Он – мужественный, тяжелый и устойчивый, как скала, и она – прекрасная, как экзотический цветок. Таким кадром и было их свадебное фото. А выбор Нади по жизни оказался ошибкой. И его благодарность ей за этот выбор тоже была ошибкой. Причем выяснилось это очень быстро. Но они оба твердо знали одно: семью нужно сохранить, тем более родился сын. Спроси сейчас у Игоря: доволен он, что они сохранили семью? Игорь бы очень смеялся. Спрашивал бы: «Что сохранили? У нас есть семья? Так она на сохранении, вот в чем дело…» Он умеет шутить, Игорь, хотя они испортили и его жизнь. Андрей даже не пытался запомнить диагноз, который придумали Надя с учителями, чтобы объяснить побеги Игоря из дома. Какой, к черту, диагноз! Он, в отличие от них обоих, человек легкий и яркий. Ему плохо с постоянно напряженными, скрытными, замороженными родителями.

– Пойдем? – подошла к Андрею Надежда, и он поймал ее быстрый, изучающий взгляд. Она постоянно ждет от него неприятностей, беды. Она даже не представляет себе, в какой степени это все есть.

Он пожалел о том, что не купил чего-то по дороге. А что он мог купить? Торт? Она не ест магазинную выпечку. Букет цветов? Смешно. Она только тем и занимается, что выращивает цветы и расставляет букеты. Они пошли к дому. Андрей умылся и переоделся, потом вошел на кухню-веранду, где уже был накрыт стол. Посередине – большое блюдо с очередным Надиным шедевром. Это она, кажется, называет «фондю». Очень вкусная мешанина из кусочков кальмара, крабов, курицы, макарон – красивых бабочек, все это залито горячим растопленным сыром. Надя никогда не следовала прочитанным рецептам в точности. Она понимала суть блюда, а все остальное придумывала сама. Андрей вдохнул чудесный запах, подошел к бару и достал бутылку красного вина. Поставил на стол два бокала, разлил, сказал:

– Надя, а давай выпьем ни за что? Просто так. Вечер хороший. Еда вкусная. Тихо так и красиво у нас.

Надежда молча и медленно выпила свой бокал, поставила его на стол. Посмотрела на него как будто с доброй улыбкой. Спросила тихо и вкрадчиво:

– У тебя хороший вечер? Ты хочешь его со мной отпраздновать? Рада, что тебе нравится моя еда. Хотя сегодня ты и так похож на сытого кота. Что-то выгорело? Что-то получилось? А я думала, ты так и будешь тупо безутешным после пропажи этой маленькой вертихвостки. Другая подвернулась?

– Какой бред ты постоянно несешь, – постарался не повышать голоса Андрей. – Конечно, я подавлен из-за того, что пропала девушка, которую мы с тобой оба знаем с ее детства. Так же, как потрясены все остальные соседи. Я имею в виду адекватных людей. Есть идиоты, которые радуются любому горю. Но все же это не наше горе. Что поделаешь. Я надеюсь, что Светлана найдется. А насчет другой… – У него резко обозначились скулы. – Ты в своем уме? Я никогда тебе не изменял! И если бы ты была полноценной женщиной, ты бы это чувствовала. Но ты – манекен из пенопласта. Правильно мне говорил Коля – оператор на первом студенческом фильме.

Он резко встал, допил бутылку из горлышка и вышел в сад. Он не жалел о том, что так ужасно ее оскорбил, точнее, ранил. Это была единственная возможность – не ударить, не разгромить все эти ее украшения и вазочки с цветами. Он испортил ей жизнь? А она ему нет? Выбирала именно она, он просто не мог отказаться от такого подарка. И с тех пор получает по полной программе.

Андрей сидел на ступеньке крыльца, крепко сжав зубы и кулаки, стиснув их между коленями. Надежда спокойно подошла и встала рядом, облокотившись о перила.

– Ты стал очень нервным, тебе не кажется? Вроде бы и не перерабатываешь. Коля как раз сегодня звонил, сказал, ты отказываешься от всех экспедиций, работаешь только в Москве и Подмосковье. Он думал, у нас какие-то проблемы. Я сказала: да, проблемы есть. И всем своим пенопластом я чувствую, что это так.

– Извини, – сказал Андрей. – Не хотел тебя обидеть. То есть – наоборот, хотел тебя просто обидеть. Ничего такого о тебе Коля не говорил. Думал, посидим разок нормально, как люди, но… Не выходит у нас ничего.

– Ты тоже извини, – ровно ответила Надежда. – Коля так говорил. Он это всем говорил, не только тебе. Он такой. На него я не обижаюсь. И я тебя тоже просто хотела обидеть, а на самом деле, как все адекватные соседи, переживаю из-за того, что Света пропала. Хотя почти уверена, что она сбежала от своего жениха с кем-то другим. Кстати, мне сегодня звонила Тамара из сорок шестой квартиры. Рассказывает, что этот жених, Арсений, ходит по дворам и квартирам, вопросы задает. Говорит, что будет собирать подписи под жалобой на следствие, которое дело отказывается завести и начать розыск. Полицейские, наверное, тоже считают, что она уехала с другим. Так вроде считают даже родители Светланы. Ухажеров было очень много.

– Надя, зачем ты мне всю эту ерунду рассказываешь?

– Ну, мне делать нечего, проблем нет, мне интересно, чем дело кончится. Тем более Арсений говорит: на сто процентов уверен, что кто-то из тех, кто слюни пускал, глядя на Светку, мог ее изнасиловать и убить. Он всех таких знает в нашем дворе. Список составил. Тамара потому и позвонила, что ты там тоже есть…

Они спали в разных комнатах: она на втором этаже, он на первом. Точнее, не спали. Каждый лежал у себя в кровати и смотрел в открытые окна, на темные, застывшие деревья в буйной листве. Оба страдали. Оба понимали, что ничего, кроме бессмысленной несвободы и абсолютного непонимания, в своем браке не приобрели. Вроде бы не дети были, когда встретились, но ни один из них не знал, что такое любовь. Оба считали себя не слишком эмоциональными, зато очень здравомыслящими. Решили, что подходят друг другу во всех отношениях, в том числе физиологическом. И какое-то время именно так и было. Иначе не родился бы столь удачный ребенок, как Игорь.

«Как же я позволил сыну жизнь испортить! – думал Андрей. – Для него у нас если не тюрьма, то бесконечный невидимый бой. А что я мог? Да поломать я все это мог! До того, как случился этот кошмар, который все превратил в хождение над бездной. Надя сказала, что я в списке у этого типа – жениха Светланы. Чем это для меня опасно? Да чем угодно. Все больше хочется одного: чем скорее произойдет разоблачение, тем лучше. Вот только чего хочется Светлане – вопрос».

Андрей лежал, неукрытый, на светлой простыне. Неподвижное массивное тело ему самому казалось окаменевшим. И вдруг он опять услышал голос Светланы, которая позвонила ему, чтобы сказать, что поела, что благодарит. Он остался таким же неподвижным, лежа в темной комнате, но на самом деле чувствовал, что весь растаял, как кусок сливочного масла на солнце. Так странно: он был, казалось, не способен ощутить то, что люди называют счастьем. В общем, ему не хотелось летать ни тогда, когда встретил Надю, ни когда женился, ни когда сын родился. Ему всю жизнь говорили, и он сам так считал, что яркие эмоции ему не даны природой. Вот за это заблуждение он и поплатился. Никто этого не замечает, а он – то в огне горит, то во льдах цепенеет. И сегодня он испытал что-то очень похожее на счастье. В самом своем большом несчастье. Хотя… это он напрасно, как выяснилось, думал, что никто ничего не замечает. Вот у Арсения, лощеного кренделя, который объявил себя женихом Светланы, он в списке подозреваемых. И тот уже успел этот список всему району огласить…

Надежда лежала в темноте спальни в красивой позе, как перед камерой, с вымытыми и тщательно уложенными феном волосами, в нарядной ночной рубашке, французской, из тонкого батиста, с вышивкой. Она не понимала, почему так несчастлива. Она всегда права. Она красивее большинства женщин, честнее очень многих людей, лишена корысти, как, наверное, единицы. Для того чтобы стать очень богатой, ей даже не нужно было бы вступать в брак по расчету. Надя родилась в семье достаточно заметного чиновника и очень рано поняла, что у них нет проблем. Нет ничего такого, чего папа не мог бы купить. К такому положению легко привыкают. Но после восемнадцати, когда отец решил записать на нее, как и на старшего брата, какой-то левый бизнес, у нее произошло отторжение. Именно в родительском доме, где говорили только о деньгах, где все телефонные разговоры шли о каких-то загадочных проплатах, а не о зарплате, как у родителей подруг, – ей стало как-то скучно, а временами просто тошно. Вот развелись родители и остались вместе. У папы какая-то мания – на всех родственников записывать то, что надо от кого-то скрывать. Значит, это попросту украдено? Это грязные деньги? Чистых в таком количестве не бывает. Надежда даже поездила на работу с водителем и охраной. Ее офисом был старинный особняк, где, кроме нее, чаще всего никого не было. Она читала, играла в компьютерные игры. Изредка на короткое время приезжали деловые люди, садились за компьютеры, переводили откуда-то куда-то огромные суммы, распечатывали документы, на которых она ставила подпись. Ей эта муть страшно надоела. Она потребовала, чтобы отец переписал все это к чертям на кого-то другого, чтобы помог ей поступить во ВГИК и купил квартиру. Мать слушала их ссоры с хронически ошалевшим видом. Наде казалось, что бесчисленное количество пластических операций сильно повредило ее разум. «Ты сейчас выглядишь моложе меня, – сказала она ей однажды. – А мне двадцать. Я боюсь, что через несколько лет ты станешь агукать в манежике, а мне придется менять тебе памперсы». Мама даже не сообразила, что нужно обидеться.