Последняя женская глупость - Арсеньева Елена

Она, помнится, удивилась такому совпадению, потому что, идя сюда, как нарочно, взяла с собой старинное кольцо. Это был перстень, скорее мужской, чем женский, слишком тяжелый для ее узкой руки, Римма его практически не носила, а сегодня утром, открыв шкатулку, подумала вдруг, что он будет очень хорошо смотреться на длинных, суховатых пальцах Никиты. Странно, что Марк вдруг заговорил об этом. Может, он и правда маг, этот странный человек, на которого ей так приятно смотреть? Все-таки он удивительно похож на Никиту, удивительно.

А Марк все говорил и говорил, и голос его обволакивал Римму, словно мягкий полумрак. Что-то о магическом взаимодействии страсти… дескать, подобно тому, как утраченная память может оживиться от случайного намека на забытые обстоятельства, так и утраченное чувство может снова вспыхнуть, если поднести к нему факел соития. Пусть оно произойдет с другим человеком, но если женщина будет представлять себе в эти мгновения своего любимого, значит, она будет с ним. Ведь и костер разжигают от чужого огня! А заветный предмет, омытый в двух слившихся любовных потоках, приобретет такую неистовую силу, что будет своим прикосновением неустанно стимулировать любовную энергию, направляя ее к той, которая сделала этот подарок. Надо непременно и поскорее устроить встречу с Никитой и вручить ему перстень. Чем скорей, тем лучше. Марк знает, чувствует: эта встреча состоится очень скоро. Судьбоносная встреча!

Римма вспомнила, что где-то читала, кажется, у Фрезера в «Золотой ветви», как во время засухи люди занимались любовью на вспаханном поле, чтобы вызвать дождь. И вступали в связь с колдунами и колдуньями, чтобы привлечь к себе любимого или любимую. Это как-то называлось… Симпатическая магия? Симиальная? Или какая-то другая?

Потом Римма еще помнила, как Марк поцеловал ее, и она ответила на поцелуй, но тотчас спохватилась и пробормотала:

– Что вы делаете, Марк?

А он ответил:

– Никита. Скажи мне: Никита…

И с этой минуты она называла его только так.

Прошло три дня. У нее только-только перестало ноги и плечи ломить! К счастью, все это время Григорий был настолько занят разводом и помощью бывшей жене в сборах (она уезжала в Геленджик, где всю жизнь мечтала поселиться и где Григорий, в качестве возмещения морального и материального ущерба, купил ей теперь квартиру), что ему было не до встреч с Риммой. На работе он появлялся набегами, отношения ограничивались стремительными переглядками и «здрасти-здрасти». Так что у нее была возможность залечить хотя бы самые открытые раны – как душевные, так и телесные. Наиболее тяжелый, конечно, был первый день – и голова болела, и сердце, и душа. Типичное похмелье! Потом тошнота стала отходить, голова прояснилась, всплыли некоторые воспоминания, и Римма с изумлением обнаружила, что испытывает гораздо меньшее отвращение к себе. Нет, она каялась, она злилась на себя, но глупо же отрицать, что попалась в руки умелому мужику. Пусть не душу ее тронул, но плотскую тоску утолил по высшему разряду. А если учесть, что она вполне отчетливо представляла, даже порой верила, что любострастничает с Никитой… в конце концов, чем это особенно отличается от снов? Сны-то она не считает грехом, чего же тут переживать?

Между прочим, еще не факт, что с Никитой она испытала бы такое же наслаждение, как с его призраком. То есть в плане душевном – да, но физическом?..

Это она так себя уговаривала, так успокаивала, пытаясь разобраться в сумятице чувств. То казалось, что нужно немедленно забыть и Никиту, и Марка, и весь этот виртуальный бред, то начинала жалеть потраченные силы, как свои, так и магические, и уверяла себя, что нужно непременно довести дело до конца. А что? Увидеться с ним, подарить перстень – и посмотреть, что получится. Если да – прекрасно. Нет… ну что она потеряет? Ведь терять-то нечего!.. Как говорил в фильме «Гатока» тот несчастный мальчишка, который все время опережал своего удачливого брата, когда они соревновались, кто дальше заплывет: «Ты проигрывал, потому что боялся утонуть. Я побеждал, потому что мне было не страшно не вернуться. Когда жизнь ничего не стоит, потерять ее не жаль».

И вот результат этих размышлений. Она сидит в пресловутом «Барбарисе», прикинутая так, что редкий юнец не начинает при виде ее нервничать: кожаная мини-юбка, облегающая ее, как перчатка, батник готов расстегнуться на груди при первом же вздохе, сапожки обливают ногу так, что от колготок не отличишь. Макияж похож на боевую раскраску, а довершает картину… темно-рыжий парик. Короче, полный песец!

Как ни странно, вся эта пошлятина ей идет. Правда, получилась как бы даже и не Римма, однако девка определенно недурна. Прожженная стервь лет двадцати семи-восьми. То есть роковая разница в возрасте существенно уменьшена.

А какой, к чертям, в этом прок? Уж полночь близится, а Германна все нет!

– Девочки, извините, я медляки не танцую. Кого-нибудь другого пригласите, ладно?

Римма встрепенулась. Мерещится от долгого ожидания, или это и впрямь его голос?

– У вас свободно? Можно присесть? Ой… это вы?!

Поразило, что Никита узнал ее с одного взгляда, несмотря на маскировку. Поразило мгновенное превращение его из спокойного, избалованного красавца со жгучими глазами в растерянного, неуверенного в себе мальчика. В того, каким она больше всего и любила его… Капризный ребенок!

– По… танцуем? – спросил он и начал подниматься, не успев сесть.

Римма уставилась на него, как дура, даже рот приоткрыла.

Что это с ним? Почему смотрит такими глазами? Почему не замкнулся, не отшатнулся? Почему не распрощался на ходу и не кинулся опрометью прочь? Почему, заметив ее нерешительность, сам взял за руку и повлек на узкую полоску, занятую покачивающимися, прильнувшими друг к другу телами?

Что за чудеса? Волшебство? Магия?

– А говорит, не танцует медляки… – послышался за спиной плаксивый комментарий.

Не то чтобы это был совсем уж медляк, старый шлягер «Dance me to the end of love», но и скакать под эту музыку никому бы не удалось. А вот мерно покачиваться, втиснувшись друг в друга телами, – самое то. Они были одного роста, правда, на каблуках Римма стала чуть выше, но это не мешало слиться бедрами, плечами, коленями. Только губы их не соприкасались, потому что тогда не удавалось бы смотреть друг на друга. Они смотрели… у Риммы голова кружилась при виде этих глаз. Казалось, она летит, медленно летит в искрящейся темноте…

Не бывает такой темноты? Еще как бывает! В его глазах.

– Не могу больше на вас смотреть, сердце останавливается, – пробормотал вдруг Никита и привлек ее еще ближе к себе, так что они соприкоснулись щеками, и теперь меж их телами не осталось даже малого просвета. И у Риммы тоже начались перебои в сердце, когда почувствовала, что происходит с Никитой. Дыхание его сделалось частым, да и она задыхалась. Он хотел ее, тут никаких слов не надо было, он ее до смерти хотел!

– Боже ты мой… – прошептал он чуть слышно. – Что за духи у вас?

– «Миракль».

– Голова кружится. У меня от вас голова кружится, понимаете?

Dance me to the end of love? О нет, на end of love это не очень похоже!

Опять молчание. Только сердца колотятся друг о друга.

А музыка длится, длится, но ведь и она кончится! А потом что? – заволновалась Римма. Потом они разойдутся? Вдруг «медляков» больше не будет? Вдруг Никита спохватится и уйдет? Мало ли, может, ему надо куда-то. Схлынет минутное очарование, и Римма не успеет, ничего не успеет…

Опустила левую руку, нашарила на своем бедре его правую. Нервно сдернула со своего пальца перстень (слава богу, больше не придется каждую минуту беспокоиться, что он вот-вот свалится!), надела на средний палец руки Никиты, радостно ощутив, что перстень пришелся в самую пору.

– Что это? – Никита чуть отставил руку в сторону, пытаясь в мельтешении бликов разглядеть палец. – Кольцо? Мне? Да ведь оно золотое! За что?!

– Вопрос неправильный, – хрипловато усмехнулась она. – Не за что, а почему.

– Почему?

– Потому что… ты знаешь почему.

Это она первый раз сказала ему «ты». Нет, второй. Вспомнил он сейчас о том, первом случае? Не обидело ли его это воспоминание? Так испугалась, что потянуло спрятаться за привычную броню – иронию:

– Не помню, кажется, в «Трех мушкетерах», а может, и в «Королеве Марго» написано, что в те времена особенно жестких моральных препон не существовало, и молодые люди охотно принимали от своих возлюбленных дорогие подарки.

О черт… Что она несет?!

– В смысле, я, конечно, не твоя возлюбленная, но… то есть, я хочу сказать…

– Почему не моя? – перебил он, резко привлекая Римму к себе. – Ты моя.

– Да.

И опять на несколько музыкальных тактов – молчание, будто глубокий, глубокий обморок, в который упали они оба.

– Я тебя хочу.

Кто это сказал? Он или она?

– Да…

Кто выдохнул ответ – она или он?

– Ты слышишь, что я говорю?

– Да. Я тоже. Сейчас. Прямо сейчас.