Изгои - Мерфи Маргарет

Рикмен хмуро, исподлобья взглянул в лицо брата. Саймон его провоцирует? Дразнит?

– У меня тоже оч-чень хорошая память, – сказал Джефф тихо.

Саймон, казалось, не уловил иронии. Такого не случилось бы, когда они были детьми. То ли это симптомы сотрясения мозга, то ли с возрастом он перестал обращать внимание на насмешки.

– Я могу вспомнить все что угодно, – продолжал Саймон. – Еще с тех пор, когда мы были детьми…

– Пошли, – прервал его Рикмен, беря за локоть и подталкивая к двери.

– А куда мы пойдем?

– Назад в госпиталь.

– Но я как раз собирался рассказать Грейс…

– Ты Грейс и так уже достаточно нарассказывал, – оборвал его Джефф и краем глаза заметил, как брови Грейс поползли вверх.

«Что это? Удивление? Вероятно. И, конечно же, досада», – ответил он про себя на свой невысказанный вопрос.

Грейс пожала плечами, отстраняя от себя все загадки этой неурочной беседы.

– Может, ты сначала хотя бы штаны наденешь? – спросила она.

Саймон захохотал. Глянув на свои голые ноги, улыбнулся и Рикмен. Что было к лучшему: ничто, кроме смеха, не смогло бы растопить лед отчуждения. Но Саймон не унимался – все хохотал и хохотал. Грейс и Рикмен обменялись встревоженными взглядами: у него начиналась истерика. Саймон, видимо, переживал только крайние эмоции: гнев, боль, разочарование, восторг. Для него в чувствах не существовало оттенков и полутонов.

– Ладно, Саймон. Пошутили – и хватит. Уже не смешно.

– Да смешно же! – Саймон уже плакал от смеха. – Если ты в таком виде привезешь меня в госпиталь, решат, что это ты их пациент!

Грейс всплеснула руками и засмеялась вместе с Саймоном.

Рикмен со вздохом отпустил руку брата:

– Пойду оденусь.

– Я с тобой. – Грейс, должно быть, увидела тревогу на лице Рикмена, потому что спросила: – А ты есть не хочешь, Саймон? Я как раз собиралась готовить завтрак.

– Разогревать?

– Стряпать.

Когда, приняв душ и побрившись, Рикмен спустился вниз, Саймон вилкой гонял остатки еды по тарелке и безутешно плакал. Грейс легонько поглаживала его по плечу, пытаясь успокоить. Она подняла глаза, услышав, как открывается дверь. На ее лице застыло выражение жалости и смятения.

– Он рассказывал мне, как вы были близки, – пояснила она.

– Настолько близки, что двадцать пять лет он обо мне не вспоминал, – резко сказал Рикмен, однако почувствовал, как болезненно сжалось сердце.

Саймон повернул к нему заплаканное лицо:

– За что ты меня ненавидишь?

Видя неподдельное недоумение на лице брата, Рикмен смягчился:

– Вовсе нет, просто я… – В конечном итоге легче соврать. – Извини за резкость… я беспокоюсь о том деле, которое сейчас веду. Если ты готов, – добавил он, – я тебя подброшу.

Грейс предложила позвонить в госпиталь и сказать, что она привезет Саймона чуть позже, к началу своей смены, но Рикмен отказался. Она, конечно же, хотела еще поговорить с Саймоном, и Джефф это прекрасно понял.

Так уж вышло, что Рикмен едва ли слово сказал за время поездки, позволяя литься через край непрерывному потоку сумбурных идей и воспоминаний брата.

Было жутко холодно, и, когда они подъехали к госпиталю, Рикмен снял с себя пальто и набросил брату на плечи. Саймон обрадовался, начал восторгаться и витиевато расхваливать теплую вещь – теперь уже Рикмен не сомневался, что это проявление заболевания.

– Ты особенно-то к пальто не привыкай, – сказал он сухо, – а то мне еще в нем на службу ехать надо.

Они прошли через турникет главного входа в фойе. Саймон продолжал возбужденно болтать без умолку. Рикмен заметил краем глаза Таню, идущую к лифтам. Услышав голос Саймона, она обернулась, а вслед за нею повернули головы два мальчика, шедшие рядом с ней. Старший был похож на мать – такой же овал лица и темно-каштановые волосы. Он был высокий, смуглый, держался с застенчивой самоуверенностью молодого итальянца. Младший мальчик был маленький, стройный, волосы – короче, чем на фотографиях, которые показывала ему Таня – были насыщенного каштанового цвета. Через все фойе Джефф не мог разглядеть цвет глаз мальчишки, но они были темными и настороженными. Смотреть на Фергюса было все равно, что смотреть на свое собственное отражение в двенадцать лет.

Фергюс неуклюже стоял немного в стороне от брата с матерью. «Вот и я был таким же, когда Саймон ушел от нас с мамой, – подумал Рикмен. – Неприкаянный храбрящийся пацан, старающийся держаться мужчиной». Саймон тоже их увидел и застыл, уставившись на мальчика.