Изгои - Мерфи Маргарет

… У нее из носа текла кровь. Она кричала, умоляла Джордана:

– Прости меня! Я буду послушной, Лекс, клянусь!

Рикмен выпалил:

– Полиция! Отпусти ее!

Джордан, держа Дезире за запястье, глянул через плечо. Затем размахнулся и изо всей силы ударил кулаком ей в лицо – верхняя губа лопнула, и кровь брызнула струей. Рикмен увидел капли, черные в розоватом свете уличных фонарей, обрызгавшие стену дома и светлые ботинки Джордана.

Рикмен закрыл глаза от этих воспоминаний.

– Я представился как офицер полиции, а он ударил ее кулаком в лицо со всей силы. – Он посмотрел на Грейс, и она увидела в его глазах гнев и изумление. – Я был уже совсем близко. Джордан видел меня. Он знал, кто я такой. Но его это не остановило. Ему было мало того, что он изуродовал ей лицо. Она испачкала ему кровью ботинки, и это его взбесило. Он стащил ботинок и треснул ее каблуком по голове. Она рыдала, пыталась закрыться свободной рукой. Я подбежал к нему, когда он изо всех сил ударил ее во второй раз.

– Джефф, эта девушка была София? – спросила Грейс.

– Нет… – Он вдруг смутился. – Боже, я только сейчас понял, что даже не знаю ее настоящего имени. На панели она называет себя Дезире.

– Тогда я не понимаю, почему…

– Я не сдержался, Грейс. Я вышел из себя. Я готов был его убить. Если б Дезире не оттащила, то, наверно, и убил бы. Мои руки были все в крови. Он… – Рикмен уставился куда-то в пустоту.

Джордан молил о пощаде, его лицо превратилось в кровавое месиво. Рикмен желал тогда смерти сутенера, но для него самого это стало бы концом службы.

– Ты не должен был так поступать, – сказала потрясенная Грейс.

– Знаю. Я думал об этом все время. Меня тогда как заклинило – унижения детства, отец, воспоминания о том, что он вытворял с матерью. – Он покачал головой. – Я не могу ни объяснить себе этого, ни простить.

– Думаешь, Джордан убил Софию из… мести?

– Девушка, которую… – Он запнулся. – Я чуть было не сказал «защитил». Так вот, Дезире присматривала за Софией. Полагаю, они были подругами.

Грейс прищурилась:

– Боже правый! Получается, таким жутким способом он отомстил и тебе, и девушке? Да нет, Джефф, здесь должна быть какая-то другая причина.

– Хотелось бы, чтоб была.

– Почему же ты раньше мне этого не рассказал? – В ее вопросе не было упрека, только беспокойство за него.

Он посмотрел на свои руки:

– Мне было жутко стыдно, Грейс. Я и не знал, что во мне столько ненависти.

«Неправда, Рикмен, знал, – подумал он. – Ты все еще неискренен с ней. Ты ненавидел отца так, что у тебя в глазах темнело. И будь ты на пару стоунов тяжелее и на год-два постарше, ты бы убил его, а не гнал по улице».

– О господи, – сказала Грейс. – Никак не могла понять, как я не заметила, что ты в таком состоянии вернулся домой. А теперь вспомнила: это было в ту ночь, когда ты вроде бы пьянствовал где-то с Ли Фостером.

Рикмен виновато повесил голову.

… Фостер оглядел стоящего на пороге Рикмена и, как всегда подшучивая, сказал:

– Надеюсь, что тот парень выглядит еще хуже.

Рикмен был почти невменяем. Фостер втащил его в квартиру, загнал под душ, кинул одежду в стиральную машину, позвонил Грейс и выдал ей только что состряпанное алиби…

– Он объяснил мне, что вы прошлись по пивнушкам и порядком надрались, – сказала Грейс и, осознав теперь второе значение слова, добавила: – Его, наверно, позабавил собственный каламбур. Это случилось, когда ты подал документы на звание старшего инспектора. Предположительно, вы должны были отмечать это событие. Он еще пошутил: «Старшим инспектором не быть, если как следует не обмыть».

Рикмен не мог смотреть ей в глаза:

– Прости, Грейс.

– Джордан не подавал жалобу?

– Для него бы это означало сотрудничество с полицией, – ответил Рикмен. – Но такие, как Джордан, всегда ищут способ расквитаться.

– Джефф, ты должен доложить об этом.

– Я так и сделаю. Утром я поговорю с Хинчклифом. Я… я просто должен был рассказать тебе. Первой.

Это было правильное решение. Всю жизнь Рикмен руководствовался природным чутьем, и оно его не подводило. Лишь иногда приходилось поступать в соответствии с целесообразностью. Грейс же заставила его думать по-другому. За годы их знакомства он обнаружил перемены в себе самом. Он понял, что можно быть твердым, не становясь при этом жестким.

А сейчас она опустилась к нему на колени. Ее пальцы нежно касались шрамов на его лице: вот тонкая серебристая нить, рассекающая бровь, а это – рубец на подбородке от запущенной в него отцом пепельницы за какой-то уже забытый проступок.