Честь семьи Лоренцони - Леон Донна

Брунетти отхлебнул обжигающего чая, а она тем временем отпихнула ногой газеты, в беспорядке валявшиеся на полу у кровати. На одной из страниц была фотография графа, рядом со статьей о мафиозной разборке в Палермо. Со времени ареста графа Брунетти ни разу не заговорил о нем, а Паола, уважая его чувства, удерживалась от расспросов. Но теперь она хотела, чтобы он наконец выговорился; и не затем, чтобы лишний раз посудачить о жестокосердии отца, убившего собственного сына; но потому, что, прожив с мужем долгие годы, Паола понимала, что это поможет ему облегчить душу, справиться с гнетущими его мрачными мыслями.

Паола спросила, что, по его мнению, будет с графом, и когда он начал говорить, время от времени брала у него из рук кружку и прихлебывала горячий напиток. Брунетти рассказывал об ухищрениях его адвокатов, которых теперь было уже целых трое, об их хитроумных уловках и о своем смутном предчувствии, чем может закончиться это дело. Он был не в силах скрыть (а тем более от жены) своего негодования и даже омерзения по поводу того, что два жестоких убийства, скорее всего, останутся безнаказанными, и графу будет предъявлено обвинение только в контрабанде, поскольку теперь он утверждал, что похищение Роберто спланировал и организовал… Маурицио.

Свою лепту, безусловно, внесли и продажные газетчики, немедленно призванные на помощь. И передовицы всех газет, не говоря уже о многочисленных редакционных комментариях, разом запестрели жалостливыми историями о несчастной судьбе благородного рыцаря, по воле рока жестоко обманутого коварным племянником, которого он вскормил и воспитал как собственного сына. Поистине несчастная судьба! Добрый человек, пожалев сироту, пригрел на своей груди змею, которая потом, спустя годы, нанесла ему смертельную рану, вонзив свои ядовитые зубы прямо в сердце. Капля камень точит; мало-помалу они добились того, что от них требовалось. Само определение «контрабанда» как-то забылось, будучи заменено на невразумительное «перемещение через границу запрещенных к ввозу товаров». И в результате те смертоносные голубые шарики, разрушительной силы которых было бы вполне достаточно, чтобы стереть с лица земли целый город, превратились в нечто из списка «запрещенных к ввозу товаров», вроде иранской икры или статуэток нэцкэ. Поле, где нашли останки Роберто, было проверено счетчиком Гейгера, но никакого радиоактивного излучения обнаружено не было.

Все бухгалтерские книги, отчеты и другие документы, принадлежащие Лоренцони, были изъяты, и бригада полицейских, экспертов-экономистов, бухгалтеров и программистов принялась за работу и корпела над ними не один день, пытаясь понять, куда же все-таки исчез тот злополучный кейс с радиоактивными материалами. Граф продолжал утверждать, что понятия не имеет ни о покупателе, ни о его координатах. Но все было тщетно: груз как сквозь землю провалился. Единственный подозрительный груз, который им удалось отследить, был контейнер с десятью тысячами одноразовых шприцев, отгруженный из Венеции и доставленный в Стамбул пароходом за две недели до исчезновения Роберто. Они связались с представителями турецкой полиции, но те заявили, что компания перевозчика в Стамбуле располагает всеми необходимыми документами, в которых указано, что контейнер был погружен на грузовик и отправлен в Тегеран, где его след благополучно обрывался.

– Он, он во всем виноват, – настаивал Брунетти с той же пылкостью, как и три дня назад, когда он доставил графа в квестуру. Тот даже тогда умудрился разыграть из своего ареста целый спектакль, потребовав, чтобы за ним прислали полицейский катер. Никогда еще Лоренцони никуда не ходили пешком, даже в тюрьму, с гордостью заявил этот благородный человек. Когда Брунетти отказался выполнить его приказ, граф вызвал водное такси, и таким вот манером он вместе с арестовавшим его полицейским спустя час прибыл в отделение полиции. Там их уже поджидали представители прессы; просто уму непостижимо, кто уже успел подсуетиться и позвонить стервятникам.

С самого начала все дело было представлено так, чтобы возбудить жалость к несчастному графу, сделав из него пострадавшего, жертву рокового стечения обстоятельств. Все было пропитано слащавой сентиментальностью, которая всегда так раздражала Брунетти в его согражданах. Откуда ни возьмись появились фотографии, рассчитанные на то, чтобы вызвать потоки сочувственных слез: Роберто на праздновании своего восемнадцатилетия, в обнимку с дорогим папочкой; старинное фото прелестной юной графини, вальсирующей в объятиях любимого мужа, оба блистательны, молоды, богаты; даже бедный Маурицио и тот мелькнул в одной из газет – камера запечатлела его шагающим вдоль набережной Рива-дельи-Скьявони позади своего кузена Роберто.