Высокая вода - Леон Донна

– Спасибо, – сказала она, уверенная, что никакой удачи ей там не понадобится.

Они немного посидели молча – третьей с ними была Бретт, незримая, но была. Мимо ползали vaporetto, официант принес их напитки, и они обрадовались его присутствию.

– А после Китая? – наконец спросил он.

– Множество путешествий до конца лета. Это еще одна причина, по которой я хотела провести выходные с детьми. Мне надо ехать в Париж, потом в Вену, а потом снова в Лондон. – Когда он ничего не ответил, она попыталась развлечь его, сказав: – В Париже и Вене я буду умирать. Лючия и Виолетта.

– А в Лондоне? – спросил он.

– Моцарт. Фьордилиджи. А потом мой первый опыт с Генделем.

– А Бретт с тобой поедет? – спросил он и отпил кампари.

Флавия опять посмотрела на церковь – церковь Спасителя.

– Она собиралась остаться в Китае по крайней мере на несколько месяцев, – только и сказала Флавия.

Он снова сделал глоток и взглянул на воду, неожиданно увлекшись танцем солнечных лучей на ее рябящей поверхности. Три воробьишки приземлились у его ног, прыгая в поисках пищи. Он неторопливо потянулся, отломил кусочек булочки, которая так и лежала на тарелке перед Флавией, и бросил его птичкам. Они жадно накинулись на хлеб и разорвали его в клочья, потом каждый улетел в безопасное место, чтобы поесть.

– Ее карьера? – спросил он.

Флавия кивнула, потом пожала плечами.

– Боюсь, что она гораздо больше придает значение ей, чем… – начала она, но умолкла.

– Чем ты своей? – спросил он, не готовый поверить.

– В некотором отношении, я полагаю, это правда. – Видя, что он собирается возражать, она положила ладонь ему на руку и стала объяснять. – Посмотри на это с другой стороны, Гвидо. Кто угодно может прийти послушать меня и зайтись в овациях, при этом ничего не понимая ни в музыке, ни в пении. Ему просто нравится мой костюм, или сюжет, или просто он кричит «браво» потому, что все кричат. – Она увидела, что Брунетти не верит, и продолжила: – Так и есть. Поверь мне. После каждого представления моя гримуборная забита поклонниками, которые рассказывают мне, как я прекрасно пела, даже если тем вечером я выла, как собака.

При этом воспоминании по ее лицу пробежала тень, и Брунетти понял, что она говорит правду.

– Но подумай о том, что делает Бретт. Очень мало кто знает что-либо о ее работе, только специалисты понимают важность того, что она делает. Я полагаю, разница в том, что о ней могут судить только люди ее круга, равные ей, поэтому планка гораздо выше, и похвала действительно что-то значит. А мне может аплодировать любой дурак, желающий повеселиться.

– Но то, что ты делаешь, красиво.

Она открыто рассмеялась.

– Смотрите, чтобы Бретт этого от вас не услышала.

– Почему? Она так не думает?

Все еще смеясь, Флавия объяснила:

– Нет, Гвидо, ты не так понял. Она думает, что то, что она делает, тоже красиво, и что вещи, с которыми она работает, так же прекрасны, как музыка, которую я пою.

Тут он припомнил, что в заявлении Бретт ему кое-что показалось неясным, и он еще хотел переспросить ее об этом. Но тогда не было времени: она попала в больницу, а потом немедленно покинула Венецию, подписав только официальное заявление.

– Я кое-чего не понимаю, – начал он и расхохотался, осознав, насколько это верно.

Улыбка Флавии стала нерешительной, вопрошающей.

– Чего же?

– В заявлении Бретт, – объяснил он. Лицо Флавии расслабилось. – Она написала, что Ла Капра показывал ей чашу, китайскую вазу. Я забыл, какого она, предположительно, века.

– Третье тысячелетие до нашей эры, – пояснила Флавия.

– Она тебе об этом говорила?

– Конечно.

– Тогда, может быть, ты мне поможешь. – Она кивнула, и он продолжил: – В своем заявлении она написала, что разбила ее, специально уронила на пол.

Флавия кивнула.

– Да, я с ней говорила. Так она и сказала. И так и было.

– Этого я и не понимаю, – сказал Брунетти.

– Чего?

– Если она так любит эти вещи, так печется об их сохранности, значит, ваза была подделкой, не так ли, одной из тех, которые Ла Капра купил, думая, что это подлинники?

Флавия ничего не сказала и отвернулась, глядя в сторону заброшенной мельницы, стоявшей в конце Джудекки.

– Ну? – настаивал Брунетти.

Она повернулась к нему, солнце светило на нее слева, и ее профиль на фоне зданий за каналом казался высеченным из мрамора.

– Что «ну»? – спросила она.

– Это была подделка, не так ли, если она ее уничтожила?